Чеченский дневник

Помнишь,

Люба,

возле дуба

желудь,

вмерзший в ломкий лед?

Песня

«Любо, братцы, любо!»,

а над песней

самолет.

 

Помнишь,

Люба,

друг мой Славик

утешал нас:

«Вы чего?

Расстаетесь?

Так не на век,

на три месяца всего.

Тоже мне Чечня…

Чечня же

наша

русская земля.

 

Там, в Чечне,

такие пляжи!

Станешь,

брат,

черней угля!

Не скажу, что имениты

все,

кто порохом пропах,

но вернешься из Чечни ты,

знаю точно,

при деньгах.

 

Брось,

не хлюпай носом,

Люба!

За разлукой встреча ждет…»

 

Песня «Любо, братцы, любо»

села с нами в самолет.

 

СТИХИ НА ПРОЩАНЬЕ

Вновь из ущелий пахнуло зимой -

жди снегопада.

Блудному сыну вернуться домой

вовремя надо.

 

Что потеряли мы в этих горах?

Что мы здесь ищем?

Пахнущий дымом Отечества прах

над пепелищем?

 

Что мы Кавказу?

И что нам Кавказ?

Шли мы с любовью

в край чужаков,

не похожих на нас

верой и кровью.

 

Шли мы с добром,

но не ценит добра,

целящий в спину.

 

Хватит…

Домой возвращаться пора

блудному сыну.

 

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Время к ночи.

Костром очерченный

светлый,

пышущий жаром круг.

И барашек,

на вертеле верченный.

И друзья.

Жаль,

что нет подруг.

 

Хватит,

хлопцы,

травиться говядиной,

консервированной к тому ж!

 

Где он блеял,

барашек краденый?

Знаю я

да Имран-ингуш.

 

Берег Терека —

наша спальная.

А столовая?

Вот она!…

 

Осетинская,

самопальная,

в нос шибает из

стакана!

 

Мне по вкусу

баранинка

сочная!

Жру,

а после

хоть под арест!

Под арест?

Шалишь!..

Знаю точно я:

друг не выдаст,

майор не съест!

 

О майорском оке недреманном

не сейчас вести разговор.

Вечный прапор, всезнающий Рома нам

обсказал, где и с кем майор:

 

«Наш майор?

Он без сожаления

умотал из этой дыры:

с генералом из управления

в Ханкале заливает шары».

 

С генералом, не нюхавшим пороху.

Лишь когда взрывная волна

От души звезданула по уху,

понял он,

что такое война.

 

После носу он не высовывал.

Видно,

суточные сплюсовывал.

 

Нам-то что?

Что хочешь, плюсуй,

но в дела наши носа не суй!

 

Если хлеб колет горло охвостьем,

значит, пекарь муку украл.

 

Ну да Бог с ним,

с высоким гостем…

 

За спасибо и пил, и жрал

две недели у нас генерал.

 

Был и сплыл генерал,

у которого

пузо

шире,

чем грудь у Суворова.

 

О по-доброму добром вечере

слухи дальше костра не уйдут.

Видит Бог,

что на тайной вечере

не бывает у нас Иуд.

 

МЕЖДУ

Я между теменью и светом,

Я между миром и войной,

Между Христом и Магометом,

Между Россией и Чечней,

Между кизилом и калиной,

Между аулом и селом,

Между горами и долиной,

Между добром и черным злом,

Между смиреньем и борьбой,

Между удачей и судьбой.

 

Мы между властью и народом,

Между закатом и восходом,

Мы между Калкой и Непрядвой,

Мы между правдой и неправдой,

Мы между будущим и прошлым,

Между возвышенным и пошлым,

Мы между истиной и ложью,

А вот на взгляд со стороны,

Мы постигаем правду Божью

Под руководством Сатаны…

 

БАЛЛАДА О САПОГАХ

Сапоги идут-шагают

лесом,

склоном каменистым,

и кузнечиков шугают

на закате в поле чистом.

Снег взметают,

пыль вздымают

и пыльцу сбивают с маков,

и в расчет не принимают

никаких дорожных знаков.

А дотопав до постоя,

как сторожевые псы,

до побудки дремлют стоя,

за дверь выставив носы.

 

Сапоги спешат-шагают,

месят грязь,

хрустят песочком,

через рвы с водой сигают,

скачут по болотным кочкам,

с ходу прыгают в окопы,

прут сквозь дебри без оглядки,

пробивают в скалах тропы

и с врагом играют в прятки.

Рядом с кухней полевою

постоят,

переминаясь.

И опять

от боя к бою,

под огня густую навись.

 

Сапоги бредут-шагают,

топоча, идут в атаку,

то бегут,

то убегают, то хромают к бивуаку.

И теперь они

ни к черту,

фронтовых сапог останки:

до гвоздей подметки стерты

и торчат из дыр портянки.

 

Но они живут, не тужат,

два бродяги-доходяги,

и все так же верно служат,

хоть кряхтят при каждом шаге…

 

Не взбираться им по кручам.

Отходили.

Отошли…

И лежат

носками к тучам

в километре от Шали

сорок пятого размера

великаны-сапоги.

 

Травы пыльны.

Небо серо.

Сердцу в такт гремят шаги…

 

САНЕЧКА

Синеглазый,

русенький,

щечки,

словно прянички.

 

«Засыпай, малюсенький!» —

мать шептала Санечке.

 

С часовой минутная

стрелки хороводятся,

нынче

вьюга мутная,

завтра

распогодится.

 

Маменькины ходики

начисляют годики…

 

Говорил мне Санечка:

 

«Был когда-то крохой я,

а теперь,

два странничка,

башмаками грохая,

с минометом бродим

мы по задворкам Родины…»

 

А тропа за Ведено

вверх и вниз петляет.

Снайпер,

как заведено,

по тропе стреляет.

 

Говорил я Санечке:

 

«Пули, корешок,

не коврижки-прянички…»

 

Вот и весь стишок.

 

РАССКАЗ КОРРЕКТИРОВЩИКА

(Подражание Лермонтову)

 

Вершины конус кособокий

в двурогой стереотрубе

белеет.

Парюсь одинокий

в своем заношенном хабэ.

 

Слежу за снайпершей,

залегшей

в кустах

у скал

бродячей догшей.

 

Наверно,

вспомню я не раз прищур ее собачьих глаз,

лицо

под масть собачьей маске,

как в грязных кляксах,

в черной краске.

 

Добычи ждет убой-девица,

к прицелу СВД припав.

 

Кривлюсь:

«Пора нам расплатиться,

охотница играть в пиф-паф…»

Кидаю сквозь усы стервозе,

разлегшейся в собачьей позе:

«Не бабье это ремесло

сшибать убийствами бабло».

 

Шепчу

чумазой супостатке:

«Знай, на расправу мы скоры!

Лекарства от плохой игры —

хороших мин —

у нас в достатке.

От пуль обязан упасти я

парней

в неношеных хабэ…

 

Прощай,

немытая!

Россия

навряд ли вспомнит о тебе!..»

 

ФЕДЕРАЛ

Большой мною опыт нажит,

поскольку я федерал.

Сражаюсь там,

где прикажет

какой-нибудь генерал.

 

Абхазия,

Приднестровье,

Памир,