Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Поэтому во второй и третьей частях книги я обращаюсь к академическим дискуссиям о происхождении национализма и национальных конфликтов, об «изобретении традиции» и «конструировании культуры». Я также стремлюсь опровергнуть слишком уж укоренившееся мнение о культурной неизменности русской нации на протяжении веков, проявляющейся в особенном размахе имперского экспансионизма и склонности к тоталитарному правлению. Как показано в этой книге, это неверная интерпретация российского прошлого, поскольку в какой-то мере такой взгляд не учитывает имперский опыт других европейских государств. Поэтому я сравниваю российский имперский опыт на Кавказе с опытом других империй, например, французской – в Алжире и британской – в Афганистане. В этой связи я также стремлюсь внести свою лепту в дискуссию о взаимосвязях между модернизацией, телевизионной культурой, демократией и снижением градуса милитаризма. Утверждение о неизменности России также не принимает во внимание совершенно новые особенности этой страны накануне XXI века, которым едва ли можно найти какие-либо сравнения в российской истории. Однако эти черты в целом весьма сопоставимы с опытом слабых и коррумпированных государств в других частях мира на протяжении последних 200 лет.

В третьей части книги рассмотрены истоки чеченской победы, заключенные в самой природе чеченского общества, в его традициях и в историческом опыте страданий под российским [имперским] и советским владычеством. Уверен, что эта часть содержит первый антропологический портрет этого замечательного народа на английском языке. В ней я рассматриваю разительный контраст между, с одной стороны, спонтанно порожденными дисциплиной и организацией, которые были продемонстрированы чеченцами во время войны, и, с другой стороны, полной неспособностью этого народа как до войны, так и после нее создать институты модерного национального государства. Чеченцев можно назвать «первозданной этнической нацией», причем их национализм не был создан или даже значимым образом сформирован процессом образования государства, экономическим развитием или массовой грамотностью. Чеченская победа была частью прерывистой исторической модели, в рамках которой на протяжении XX века явно «примитивные», но при этом обладающие превосходными моральными качествами, тактическими навыками и пользующиеся благоприятными обстоятельствами силы наносили поражение современным имперским армиям, а это само по себе должно служить предостережением в отношении не только российских представлений о расовом превосходстве, но и технологической самонадеянности Запада. Однако, несмотря на то, что в прошлом чеченское общество смогло породить довольно эффективную форму «управляемой анархии», оно, похоже, неспособно вынести бремя любого модерного государства – даже собственно чеченского. Более того, некоторые качества и традиции чеченцев, благодаря которым они стали такими невероятно эффективными бойцами, также оказались решающей причиной их склонности к преступной деятельности и успешности в качестве «мафии». Как и в других частях мира, в данном случае домодерное общество оказалось способным выжить, эксплуатируя разломы (а в случае современной России – зияющие пропасти) модерной капиталистической экономики. Однако любую надежду на стабильный экономический рост для большинства чеченцев уничтожает не только эта тенденция, подпитываемая последствиями войны: трансграничные похищения людей и бандитизм также в состоянии уничтожить любой шанс на стабильные отношения с Москвой, а в действительности и с другими соседями Чечни.

Эта книга не претендует на то, чтобы стать полной или связной историей России в период Чеченской войны, причем ее первая часть задумана лишь как обрисовка общей картины через мои собственные воспоминания о том, что я видел до и во время войны, и представление хронологии событий. Здесь же анализируются отличительные особенности конфликта – беспорядочный характер процесса принятия решений российским правительством в 1994 году, сущность российской стратегии, степень российского произвола по отношению к гражданскому населению. Эти самоограничения были сделаны по двум причинам. Во-первых, полное историческое описание было бы монументальной работой, а во-вторых, описываемые события по-прежнему недалеки от нас, и для полного осознания причин произошедшего в 1994–1996 годах еще не прошло достаточно времени – что же касается чеченской стороны, то этого вообще может никогда не случиться. От внешнего наблюдателя-нечеченца глубинные причины событий в Чечне обычно скрыты несколькими слоями тумана: антропологическим, религиозным, лингвистическим, а на деле и криминальным. Однако можно рассчитывать, что с российской стороны появится более полная картина событий, когда некоторые из тех, кто несут ответственность за эту войну, действительно напишут свои мемуары или заговорят, скрывшись за границей.