Чего мужчины не знают

– Я немного трушу, – призналась Эвелина. Теперь не было никакого смысла притворяться храброй. Я приняла пилюли, – прибавила она. Мой знакомый дал мне несколько пилюль. Теперь ей показалось возможным, что оцепенение, ощущавшееся ей в голове, и пересохшее горло были вызваны именно пилюлями, принятыми по настоянию Франка.

– «Васано»? – спросил господин.

– Нет, какие-то американские пилюли. Мой знакомый американец, – пояснила Эвелина.

Она чувствовала себя лучше от того, что могла говорить о Франке в таком естественно-небрежном тоне. Господин наклонился вперед и хотел взять у нее окурок сигаретки, которую ей дал Франк. Она поблагодарила его, но не выпустила окурка из рук. Улучив момент, когда господин отвернулся, она украдкой сунула окурок в карман пальто. Это было последним, что у нее осталось от Франка. Она собиралась положить окурок потом в маленькую шкатулку с разными памятками, спрятанную в том же самом ящике, что и кукла Маргарита Пуммель.

– Вы когда-нибудь летали? – спросила она, когда ее спутник снова повернулся к ней.

– Да, ответил он, – я старый воздушный путешественник. Когда мне нужно побывать в Париже по делам, я всегда отправляюсь по воздуху. Аэроплан гораздо приятнее поезда, не правда ли? Я летал также во время войны. Тогда это было немного опаснее.

Эвелина была поражена и даже чуть-чуть обижена. С тех пор, что она влюбилась в Франка, она верила, – самым безрассудным и нелогичным образом, – что он был единственным авиатором во время войны. Любовь всегда превращает того, на кого она направлена, в единственное в своем роде существо. Участие Франка в войне в качестве авиатора и его шрамы были частью той исключительности, романтики прежде всего, мужественности, которые увлекли Эвелину. Она глядела на этого человека, летавшего во время войны. Moжет быть, он даже стрелял в Франка.

– Моя фамилия фон Гебгард, – представился он, сделав намек на поклон. По-видимому ему было неловко, что он до сих пор не исполнил этой формальности.

У него были светлые глаза и светлые брови, он был высок и широкоплеч, но гораздо старше Франка. С легким отвращением Эвелина заметила, что теперь она глядит на мужчину другими глазами. Теперь она видела мускулы, кожу, очертания, тело там, где до сих пор, да и то не всегда, видела только костюм. Она повернулась и посмотрела в окно. Перед ней был жалкий пустырь, на чахлой траве которого раскинулась ярмарка. В отдалении, по другую сторону пустыря, виднелись задние фасады больших, густо населенных домов, очевидно разбитых на маленькие квартиры. В окнах висело простиранное белье.

– Еще десять минут, – сказал гер фон Гебгардт.

Его имя было как-то странно неприятно Эвелинь. Нахмурив лоб, она старалась найти причину своему ощущению. «Гебгардт? – думала она. Экгардт!.. Экгардт?».. Ее охватил ужас. Она забыла о докторе Экгардте или вернее подавила тревожащее и болезненное воспоминание об этом эпизоде, заставив себя позабыть о нем на то время, которое могла еще провести с Франком. Но теперь доктор Экгардт, безобидный и туповатый юрист, повис над ней как рок. Она не знала, что случится и что она будет делать, когда доктор Экгардт проболтается о том, что видел ее в Париже.

– Может быть вам будет интересно посмотреть это? – сказал фон Гебгардт, протягивая ей немецкую газету.

Эвелина бросила невидящий взгляд на фотографию горящего завода и с тревогой беспокойством подумала о Курте. Что сделает Курт, когда он узнает правду от Экгардта или сам докопается до нее при помощи своего логического, свойственного законнику ума, или, быть может, такая возможность далеко не была исключена, – когда она сама признается ему во всем?

«Может быть Марианна сможет помочь мне» – подумала она и, одновременно, ей пришла в голову другая мысль: «В общем это совсем не важно». То, что должно было произойти после ее разлуки с Франком и теперь только еще готовилось, не имело никакого значения. Не все ли равно, как оно обернется, лучше или хуже.

Автомобиль остановился, и фон Гебгардт схватил ее чемодан и помог ей вылезти.

– Разрешите мне предложить вам свои услуги, – сказал он со старинной вежливостью.

Эвелина с облегчением приняла его предложение. Открыв сумочку, она увидела в ней пакетик американских сигарет, которые сунул ей туда Франк во время прощания. Она быстро закурила одну из них, вдохнув в себя чуждый и все же близкий аромат. Это было почти так же хорошо, как чувствовать на своей руке руку Франка, как она привыкла в течение этих единственных и слишком коротких дней. Фонт Гебгардт руководил ей во время необходимых при отъезде формальностей, ободряюще объясняя ей все. На аэродроме было солнечно и свежо, и все казались счастливыми.

– Могу я представить вам нашего пилота? Гер фон Трумп, – сказал фон Гебгардт. – Фрау Дросте.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила Эведина. Казалось, что весь мир знал об ее эскападе – поездке в Париж.

Фон Гебгардт рассмеялся.

– Я прирожденный сыщик, – заявил он, и, кроме того, я узнал как вас зовут по вашему чемодану.