Чехия. Инструкция по эксплуатации

Он обязан согласиться, а Сиди – надеяться. Благодаря этому, появляются написанные по-немецки письма этой пары, которые сегодня являются примером чувств наперекор нелегким временам. Поначалу это формальные разговоры, в которых постепенно появляются любовные тона. Отдаление сближает. Правда, Леош регулярно передает приветы "Любимым Родителям" – то есть Шульцам – но Здене открывает собственные проблемы. Он откровенен и влюблен. Если бы кто-то желал утверждать, что этим двоим влюбленным помешали национальные конфликты, такой выглядел бы человеком, кто такие конфликты сам разжигает.

Вот только Лейпциг, однако, это taedium vitae (здесь: усталая жизнь – лат.), то есть скука, привлекающая чертей, а не муз. Яначек не в состоянии найти здесь родственную душу. Кого-то такого, с кем мог бы делиться сомнениями относительно неоклассицизма и романтизма современной музыки – как это было с Дворжаком в ходе обучения владения органом в Праге.

В конце концов, он бросает Лейпциг и возвращается в Брно как лузер. К тому же, в это же самое время его встречает семейная катастрофа. У Шульцев, к которым с визитом прибыла их тирольская тетка, он становится свидетелем кухонного спора и тирольских претензий к наши жениху и невесте. Что те, якобы, все больше разговаривают друг с другом по-чешски, на этом мужицком жаргоне.

Леоша будто громом поразило. Что за идиотское высокомерие! Причем, у близких людей! Да разве же этот "жаргон" не является старейшим ductus (руководство – лат.) славянской религиозности? А так же источником музыкальных экспериментов Леоша? Разве не занимается он записями его мелодики? Называя это "мотивами"? Разве не восхищается он их дорическим модусом и людским минором? В отличие от высокомерных барабанов и пищалок "мажорного" немецкого языка? Нет, этого потерпеть нельзя! И с тех пор над нашей парой начинают собираться тучи.

Но свадьба происходит. Здене исполнилось шестнадцать лет, Леош тоже свое слово сдержал. Но на брачной церемонии – к изумлению гостей – он появляется не во фраке, а только в венгерке организации "Сокол". В чем-то вроде униформы воинствующих чешских радикалов.

Тесть-соглашатель даже это был в состоянии проглотить и обеспечил молодой паре квартиру. Вместе с тем он предпринимает вторую попытку обуздать гордого ляха. На сей раз, в Вене, которая обязана оценить композиторское искусство Леоша. Тамошняя консерватория гораздо лучше, чем лейпцигская. Здесь преподают Брукнер и Малер. Яначек, правда, попадает к менее известному человеку по фамилии Крен (в переводе, "хрен"), словно бы ученик был маленькой сосиской, которую собираются съесть на завтрак. Чешского красавчика обвиняют в том, что у него маленькие и округлые ладони, словно бы Леош должен стать кандидатом во вторые Рубинштейны, а не в знаменитые композиторы из Брно. В качестве задания он обязан создать композицию, которая до сих пор находится в перечне его опусов и… приносит ему провал. У слушателей консерватории имеется обязанность представить на конкурсе перед комиссией свои творения, ну а уже та решит, являются данные опусы зрелыми, а так же: какие шансы имеются у их авторов. Партитура Яначека очутилась в программе только лишь ближе к вечеру, да и к тому же – в паршивом исполнении. Ведь исполнение доверили его главному конкуренту (в последующем, победителю конкурса), который и постарался об "успехе".

Яначек протестует – резко, в письменном виде, но напрасно. Вскоре после того он поэтому возвращается в Брно, в депрессии и без мотивации к последующей деятельности.. В течение последующих пяти лет он не в состоянии написать ни единой ноты. Яначек преподает, дирижирует и изучает не музыкальные предметы. Он ссорится со Зденой и тут же с ней мирится. С ее отцом он не обменивается ни словом. Несмотря на общее состояние охватившей их духоты, Здена дарит ему двух детей: Ольгу и Владимира, у обоих русские имена.

Яначек тем временем творил seine slawische Marotte. Свою славянскую причуду, как шепчутся в его немецком окружении. Он ищет славянское величие. А оно, по его мнению, без России не существует. Композитор верит, что победит местечковость Вены и не только в обширных российских далях. За Брест-Литовским, за пределами границ двойной монархии, он учит русский язык. В панславянизме он не видит никаких аналогий с пангерманизмом, но думает о лучшем будущем чехов, наконец-то, в более дружественном контексте.

Здесь он переживает весьма похожие дилеммы того времени. В Вене чехи не нашли союзников. Тамошние либералы пользуются националистическим языком, консерваторы – клерикальным, а социал-демократы – один раз таким, другой раз – другим. Любящему свободу чеху нелегко. Когда он желал избавиться от провинциализма, то думал либо о Франции, либо про англосаксов. Но с той стороны не хватало эмоций, а в особенности – взаимности. Потому Яначек прощал русским экстравагантность, которая у других его столь провоцировала. В Россию он мог вчувствоваться, не платя за входной билет. Пока что.