И кто знает, говорили бы мы сегодня по-чешски, если бы Войцех тогда у нас принялся. Ну да, Войцех, потому что именно так мы у себя Адальбертика звали, и до нынешнего времени так называем. То есть, человек, который тешит воинов — это радость для армии. Но радости он использовал мало, так как армией считал небесные войска. У Оттонов, Пястов и Арпадов[37]
Адальбертик чувствовал себя лучше, чем в пржемышлидском крае Вацлавов. Так что стал он самым первым нашим европейцем. Магдебург, Аахен, Париж, Рим, Гнезно, Остржихом — ни о каким из наших Вацлавоов нет ни малейшего упоминания, чтобы они ездили тогда в подобные города. В том числе и Войцех — как перед тем Вацлав, замордованный князь — прививал чехам желание мира. Он желал ввести их в Европу вместе с поляками и венграми! Но наверняка был к ним слишком суровым. Очень многие чешские помещики и владыки зарабатывали на жизнь торговлей людьми, продавая невольников словно скотину.Мы были, якобы, закоренелыми грешниками — как утверждают старинные хронисты. Близкородственные браки, анархия, многоженство, похоть или пьянство — все это было у нас в повестке дня. Христианские праздники мы отмечали только лишь "вроде как", а жить продолжали по старому обычаю. Мы публично обжирались, а священники вовсе и не скрывали того, что у них имеются жены… Только я не стану глубже вникать в смысл данных слов, которые наверняка обязаны подчеркивать контраст между Добром и Злом; правда, здесь следует признать, что мы тогда интересовались наслаждениями жизни, и эти наши страсти облегчали писателям их задание.
И первое христианское тысячелетие породило ключевой культурный и политические вопрос: где заканчивается европейский Запад? Император и римский папа, пара наиболее могущественных
Ехал он к нам через Шумаву, неподалеку от Непомука, который, благодаря этому должен благодарить его за первое упоминание в истории. Здесь, под Зеленой Горой, этой скалистой шапочкой среди лесов, мог он в последний раз спокойно выспаться. Земли эти принадлежали тогда Славниковицам. Но напротив, на другом берегу речки высиживал Чешский Черт, имея за собой страну, в которой было полно Чешских Чехов. И черт иронически смеялся: "И эт' куда же ты, Войтусь-Адальбертик? Разворачивайся и бери ноги в руки! Здесь правлю я, а не твое кропило!".
Святой, вроде как, сделал глубокий вдох, поскольку предчувствовал, что его ожидает. Что это будет его самый тяжелый шаг. Огромные валуны в речке тоже почувствовали эту тяжесть. Но — словно были из воска — лишь набожно поддались ногам епископа. Сегодня там стоит часовня, в которой хранится неподдельный след того исторического шага. "Святой Войцех, направляй нас!" — гласит надпись над входом.
Только чехов в Праге это ну никак не тронуло, и они быстро выбросили его из головы. И в то самое время, как он среди своих поляков, венгров и валахов буквально чудеса творил, они осадили замок Славниковицев и всех вырезали. Даже камня на камне не осталось. И как раз в день святого Вацлава. Двадцать восьмого сентября, когда дозревают сливы, когда осы роились над падалками, а солнце жарило будто летом.
Послание было совершенно четким: мы тебе никакое не молитвенное собрание, мы — собрание Вацлавов — а мир пускай думает об этом, что только желает!
Созревание слив тогда было для нас более важным, чем зрелость духа и зрелость поступков. Тем временем, второй пражский епископ — прежде, чем его встретила мученическая смерть от рук пруссов — добился того, чтобы Гнезно и Остржихом стали архиепископствами, а тамошние повелители уселись в сиянии и славе королевских тронов. Зато мы с невозмутимой гордостью ждали королевского трона целых сто пятьдесят лет, а уж архиепископского — все триста с лишком! Только и так Войцех пощадил нам несколько гораздо худших вещей. Вы только представьте, если бы местом своей мученической смерти он выбрал нашу страну! Мученическая смерть была его мечтой, и что бы было, если бы эту его мечту исполнили?