Чехия. Инструкция по эксплуатации

То есть, дата первой из наших жемчужин обладает своей политической, исторической и культурной логикой. И даже чуть ли не диалектикой: триаду возрастания и усиления сообщения. Начиная с Вышеградской песни, через краловедворскую рукопись, и вплоть зеленогорский пергамент укреплялся фундамент столь необходимой чешскости в стиле, который, более, радовал, чем изумлял. Потому никто не стал возмущаться даже Песнью короля Вацлава, которая вскоре появилась как бы вне программы. Наконец-то сделалось ясно, что наш повелитель написал ее по-чешски, а кто-то приказал ее перевести. Потому что потом, когда в храме собственной молодости Вацлав Ганка открыл Бенеша гержманов, Лубора из Лудиша, Честмира и Збыхоня, искушение синтеза было гораздо сильнее обязанности анализа.

Таким образом, точно так же как в Иерусалимском храме (о чем нам рассказывает Вторая Книга Царств) верховный жрец Хилкия обнаружил древний свиток, содержащий Deuteronomion (то есть Книгу Второзакония), так и в башне церкви Святого Иоанна почти-священник Ганка обнаружил фундамент чешских желаний. В сентябре 1817 года — когда от "хилкиады" 622 года до нашей эры прошло столько лет — наконец-то могла наступить "ганкиада" в качестве чешского празднества. Хилкия очищал Храм Иеговы от влияний чуждых литургий, поскольку в осажденном Иерусалиме вера в единого бога как-то сходила на нет. Но в тексте Моисея было совершенно точно записано, каким образом ее обрести: противопоставляя себя идолопоклонникам и язычникам либо же насмехаясь над ними.

Современные исследователи Библии согласно считают, что в момент обнаружения этого документа, чернила на нем еще не совсем высохли. Хилкия и Ганка — что за своеобразная аллитерация! И какой шанс для Двора Кралёве, который наверняка вдохновил своего бывшего министранта (прислужника священника). Этот городок, живописно расположенный у подножия Карконошей, походил на миниатюрный Иерусалим. Под конец тридцатилетней войны с помощью Богоматери он уберегся от нападения шведов и теперь желал быть святилищем культа Девы Марии. Только тот слабел вместе с закатом барокко. И вот на тебе, какое случилось здесь светское чудо!

Успех был совершенно неожиданным. По причине старинных свитков чехи просто с ума сошли. Спрос на героев был намного большим, чем сомнения относительно их неожиданного появления в таком количестве. Наши то ли искатели, то ли создатели и сами были изумлены. Признание Ганки переходило всяческие границы. Будучи открывателем, он, собственно говоря, обладал копирайтом на рукопись, в то время как Линда — превышающий его по уровню автор — терял авторитет. Все его семнадцать стихотворений вышеградских песен по сравнению с этой находкой выглядели словно сноски в тексте.

И было самое время чего-нибудь найти в прекрасных местах его детства. Что-нибудь более драматичное и чисто чешское. И наверняка еще раньше у него родилась идея оживить княжну Либушу, легендарную владычицу Чехии. Линда обдумывал свой первый роман Záře nad pohanstvem (Зарево над язычеством), где наша княжна наконец-то должна была говорить по-чешски, поскольку длительные пророчества она провозглашала только лишь на родном языке немца Гердера, который посвятил ей стихотворение.

Из мрака деяний она восстала, чтобы председательствовать на Либушином Суде (Libušin soud), происходящем на пражском Акрополе, но, благодаря месту обнаружения текста, одновременно и неподалеку от Миротиц Йозефа Линды. Мудрая дочь мудрого князя Крока[41], сидя на зеленой поляне, спрашивала у вод Влтавы, почему та такая мутная. Наверняка она печалится по причине жадности Храдоша, который домогается, чтобы благородный Штьяглав (Št'áhlav) (община Штьяглавы располагается неподалеку) отрекся от чешского права и, в соответствии с чужестранным, отдал ему все наследство — поскольку у нас все братья получали поровну, а в соответствии с иностранным, все наследовал первородный сын. Такой вот афронт на глазах владычицы! Все собравшиеся на суд поначалу пораженно молчат, но потом встает благородный Ратибор из карконошских гор и говорит так:

Nechvalno nám v Němcieh iskati pravdu.

U nás pravda po zakonu svátu[42].

Какая выразительность! А так же: какая значительность и проникновенность! Не только для тамошних времен, но и на вечность. Современники Линды тоже были восхищены, поскольку здесь подтверждалось, что Германия останется "страной немых — немцев", которых мы не понимаем и не обязаны понимать. Страной мычащих людей, которые все время желают править, хотя сами с собою справиться не могут. Таких людей, которые рвутся приказывать другим, поскольку сами привыкли к подчиненности. А ведь уже старые чехи знали, что мы — народ доброжелательный, сочувствующий и мирный, что мы люди, спасающие весь мир (это по словам Гердера, одного из немногих разумных германцев).