Чехия. Инструкция по эксплуатации

И еще: люди очутились здесь по решению властей. Не потому, что они уснули и им что-то снится, как того желал Гипнос. Здесь они обязаны обратиться в орган в учреждение, где запишут их имена, и где они получат купон на желаемый сон. Как сегодня в видеотеке. Что за видение, причем — в 1930 году! Peepshow[85] души.

И вот там появляется новичок, книгопродавец Мишель, главный герой пьесы. У него еще имеются остатки памяти, но в виде неких фатальных обрывков: девушки в окне и какой-то песни. Исключительной, но неконкретной. Мишель не может от этих воспоминаний оторваться.

"Как только месье вчера заснул, то уже здесь был, — говорит ему чиновник. — Вам следует проснуться и уйти". Если судить на основании этих слов, бюрократ нашему Мишелю, похоже, сочувствует. То есть он знает, что здесь продают.

В этой пьесе с сонником в названии не интерпретируют ни единого сна. Не расшифровывают хотя бы одно предчувствие. Людей сюда притягивает только прошлое. Словно бы данный момент означал черную дыру.

Одно солидное воспоминание у Мишеля еще имеется. Он торопится, иногда говорит не по делу, но он разыскивает свою Джульетту. Только здесь так зовут всех девушек, вот и выглядит, будто бы он желает массового продукта.

По-французски "смерть" — это "la mort", то есть женского рода, как и по-чешски. Потому Джульетта — это, собственно "мойра" или "парка" — богиня или персонификация судьбы или рока (в греческой и римской мифологиях). Гипнос здесь, на самом деле Танатос — не символ соединения и спокойствия, но конца и смерти. Только здесь он превратился в умелого чиновника, вечного исполнителя просьб. А тот, кто разыскивает гостиницу "У Моряка", как ищет ее Мишель, не находит каюты на "Корабле Снов", а только галеру на море тьмы.

Когда состоялась премьера "Джульетты", Париж еще был артистическим, тем не менее, до пьесы еще не дорос. Текст действовал провокационно.

Автор как будто бы не был повелителем снов, но предусматривающим будущее существом, чувствующим конец существующих времен. В воздухе чувствовался запах древнегреческой трагедии. Ибо, с какой такой причины все эти веселые парижане так хмурились? Им казалось, что Нево водит всех их за нос. Не хотелось им вот так сразу знать, что им, возможно, уже приснилось. Они боялись. Вот только исполнение желаний паникеров, это не работенка для литераторов, а для паникеров. Тем достаточно вбить в голову людям, что желания и представления друг с другом не сталкиваются. Что нужно только лишь создать центральный комитет по вопросам общей реализации.

Когда Мартину открыл сюрреалиста Нево, сам сюрреализм уже догорал. Подсознание готовилось спуститься в подземелья, и только Прага как-то сопротивлялась этому суровому видению. Потому-то она и желала затянуть Мартину назад к себе. Столица открывалась миру, а завистники пока что предпочитали молчать. Международного успеха Мартину им затушевать не удалось. К тому же, здесь была сильная группа и собственных сюрреалистов. Жили они, правда, в глазу тайфуна, но тем более желали быть "при том".

Внешние угрозы ускоряли постановку. Мартину мог рассчитывать на участие наилучших исполнителей в стране… На какое-то мгновение могло показаться, что своим творением композитор загипнотизировал время. Только это был последний звоночек того, старого мира.

Как Мартину желал и написал, декорации должны были быть не очевидными. Это его желание было исполнено. Когда на пражской сцене выстроили контору, в которой после покупки билета каждый мог получить свой собственный сон, и когда один из героев получал медаль только за то, что мог рассказывать историю, продолжающуюся целые десять минут. В Вене произошло нечто такое, что сделало из пражской премьеры всего лишь репризу.

На улицах того города орали "ура" вчерашние противники "Русалки" и приветствовали они вождя, обещавшему им историю на целую тысячу лет. Вождя неспешно вез черный мерседес, а фюрер махал и махап толпам. Гостиница, из которой он выехал, назывался, правда, не "Le Navigateur", а "Империал".