Чехов без глянца

И он, легонько покашливая, с чуть-чуть сердитым лицом, покорно ехал, а потом оживлялся, вступал 354 в дружеский спор с Гольцевым и был неистощим

по части очаровательных, до упаду смешных глу­постей и милых неожиданностей, в которых он был неподражаемый мастер. <...> Зато домосед В. М. Лавров иногда ознаменовывал приезд Чехова из деревни чем-то вроде раута у себя дома. Это были бесконечно длинные, вкусные, сыт­ные, с обильным возлиянием и достаточно веселые обеды, многолюдные и речистые, затягивавшиеся далеко за полночь и носившие на себе отпечаток самобытности хозяина. Чехова они утомляли, и по­тому (однако ж единственно поэтому) он шел на них неохотно, но личность В. М. Лаврова его силь­но интересовала. <...>

В Москве Чехов оставался по нескольку дней, но в эти дни ничего не писал. Его манера работать вдали от людских глаз — здесь, где он был постоян­но на виду у всех, была неосуществима. Зато и уезжал он внезапно, словно по какому-то не­отразимому внутреннему побуждению. Вот сегодня собирались в театр, взяли билеты, и он интересо­вался пьесой, стремился или кто-нибудь позвал его вечером, и он обещал. Все равно — неотразимое по­буждение было сильнее всего.

Просто ему надоедало довольно-таки бессмыслен­ное шумное времяпровождение московское, и по­тянуло в тихое Мелихово, в его кабинет, или, мо­жет быть, в душе созрело что-нибудь, требовавшее немедленного занесения на бумагу. И он уезжал, не­смотря ни на что.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Его затаскивали по обедам, театрам, собраниям ли­тераторов и пр. Как он писал об этом времени — он жил «в беспрерывном чаду» и в конце концов не без облегчения уезжал в свое Мелихово. В Москве он разделял наши развлечения, инте­ресы, говорил обо всем, о чем говорила Москва, 355

бывал на тех же спектаклях, в тех же кружках, что и мы, просиживал ночи, слушая музыку, но я не мог­ла отделаться от того впечатления, что «он не с на­ми», что он — зритель, а не действующее лицо, зри­тель далекий и точно старший — хотя многие члены нашей компании, как тот же Саблин, проф. Голь- цев, старик Тихомиров — редактор «Детского чте­ния» и др.. были много старше его. И все же он — старший, играющий с детьми, делающий вид, что ему интересно — а ему... не интересно. И где-то за стеклами его пенсне, за его юмористической усмеш­кой. за его шутками — чувствовались грусть и от­чужденность. Была ли тому причиной болезнь, ко­торая уже давала ему себя знать и была ясна, как врачу. — неудовлетворенность ли в личной жизни, но радости у А. П. не было, и всегда на все «издали» смотрели его прекрасные умные глаза. И недаром он как-то показал мне брелок, который всегда но­сил. с надписью: «Одинокому весь мир — пустыня».

Размолвка с Левитаном

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Левитан был большим другом Чехова. И вдруг меж­ду ними вспыхнула ссора, настоящая, серьезная — вспыхнула она из-за С. П. Кувшинниковой. Дело было так: Чехов написал один из лучших своих рас­сказов «Попрыгунья», на который несомненно его натолкнуло что-то из жизни С. П. Только писатель может понять, как преломляются и комбинируют­ся впечатления от виденной и слышанной жизни в жизнь творчества.

С наивностью художника, берущего краски, какие ему нужно и где только можно, Чехов взял только черточки из внешней обстановки С. П. — ее «рус­скую» столовую, отделанную серпами и полотенца­ми. ее молчаливого мужа, занимавшегося хозяйст­вом и приглашавшего к ужину; ее дружбу с художни­ками. Он сделал свою героиню очаровательной блондинкой, а мужа ее талантливым молодым уче­ным. Но она узнала себя — и обиделась. А. П. писал по этому поводу одной из своих корреспонденток: «Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в 20-летней героине моей „Попрыгуньи", и меня вся Москва обвиняет в пасквиле.

Главная улика — внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор и живет она с худож­ником...»

Левитан, тоже «узнавший себя» в художнике, так­же обиделся, хотя в сущности уж для него-то ниче­го обидного не было и уж за одну несравненную талантливость рассказа надо было «простить авто­ру все прегрешения». Но вступились друзья-при­ятели, пошли возмущения, негодования, разраста­лась тяжелая история, и друзья больше года не ви­делись и не разговаривали, оба от этого в глубине души страдая.