Чехов без глянца

Вставал А. П., по крайней мере летом, довольно ра­но. Никто даже из самых близких людей не видал его небрежно одетым; также не любил он разных домашних вольностей вроде туфель, халатов и тужу­рок. В восемь-девять часов его уже можно было за­стать ходящим по кабинету или за письменным сто­лом, как всегда безукоризненно изящно и скромно одетого.

11о-видимому, самое лучшее время для работы при­ходилось у него от утра до обеда, хотя пишущим его, кажется, никому не удавалось заставать: в этом отношении он был необыкновенно скрытен и стыдлив. Зато нередко в хорошие теплые утра его можно было видеть на скамейке за домом, в самом укромном месте дачи, где вдоль белых стен стояли кадки с олеандрами и где им самим был посажен кипарис. Там сидел он иногда по часу и более, один, не двигаясь, сложив руки на коленях и глядя вперед, на море.

Около полудня и позднее дом его начинал напол­няться посетителями. В это же время на желез­ных решетках, отделяющих усадьбу от шоссе, вис­ли целыми часами, разинув рты, девицы в белых войлочных широкополых шляпах. Самые разнооб­разные люди приезжали к Чехову: ученые, литера­торы, земские деятели, доктора, военные, худож­ники, поклонники и поклонницы, профессоры, светские люди, сенаторы, священники, актеры — и Бог знает, кто еще. Часто обращались к нему за со­ветом, за протекцией, еще чаще с просьбой о про­смотре рукописи; являлись разные газетные ин­тервьюеры и просто любопытствующие; были и такие, которые посещали его с единственной це­лью «направить этот большой, но заблудший та­лант в надлежащую, идейную сторону». Приходи­ла просящая беднота — и настоящая, и мнимая. 429

Эти никогда не встречали отказа. Я не считаю себя вправе упоминать о частных случаях, но твердо и наверно знаю, что щедрость Чехова, особенно по отношению к учащейся молодежи, была несрав­ненно шире того, что ему позволяли его более чем скромные средства. <...>

В час дня у Чехова обедали внизу, в прохладной и светлой столовой, и почти всегда за столом бы­вал кто-нибудь приглашенный. Трудно было не поддаться обаянию этой простой, милой, ласко­вой семьи. Тут чувствовалась постоянная нежная заботливость и любовь, но не отягощенная ни од­ним пышным или громким словом, — удивитель­ная деликатность, чуткость и внимание, но нико­гда не выходящая из рамок обыкновенных, как будто умышленно будничных отношений. И, кро­ме того, всегда замечалась истинно чеховская бо­язнь всего надутого, приподнятого, неискреннего и пошлого. <...>

После обеда он пил чай наверху, на открытой терра­се, или у себя в кабинете, или спускался в сад и си­дел там на скамейке, в пальто и с тросточкой, надви­нув на самые глаза мягкую черную шляпу, и погляды­вал из-под ее полей прищуренными глазами. Эти же часы бывали самыми людными. Постоян­но спрашивали но телефо»гу, можно ли видеть А. П-ча, постоянно кто-нибудь приезжал. Приходи­ли незнакомые с просьбами о карточках, о надпи­сях на книгах. <...>

Всего лучше чувствовал себя А. I I. к вечеру, часам к семи, когда в столовой опять собирались к чаю и легкому ужину; Здесь иногда — но год от году все ре­же и реже — воскресал в нем прежний Чехов, неис­тощимо веселый, остроумный, с кипучим, прелест­ным юношеским юмором. <...> После ужина он неизменно задерживал кого-нибудь 430 у себя в кабинете на полчаса или на час. На письмен­ном столе зажигались свечи. И потом, когда уже все расходились и он оставачся один, то еще долго све­тился огонь в его большом окне. 11исал ли он в это время или разбира1ся в своих памятных книжках, занося впечатления дня. — это, кажется, не было ни­кому' известно.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Ял­та, I о марта 1899 г.:

В Ялте распускаются и цветут деревья. Я каждый день катаюсь, все катаюсь; разрешил себе истратить на извозчика 300 р., но до сих пор еще и 20 р. не ис­тратил, а все-таки, можно сказать, катаюсь много. Бываю в Ореанде, в Массандре. Катаюсь с попов­ной чаще, чем с другими, — и по сему случаю разго­воров много, и поп наводит справки, что я за чело­век. Вчера был на вечере.

Михаил Константинович Первухин (1870-1928), прозаик, журналист, редактор газеты «Крымский ку­рьер» (1900-1906):

Бывало, что Чехов, как он сам, шутя над своею сла­бостью, выражался ироническим тоном, «совер­шал подвиг», проходя все расстояние отдачи до ял­тинской набережной пешком, без отдыха по пути. На набережной же у него была «станция» в крошеч­ном книжном магазине большого чудака Синани, который, будучи человеком весьма скромной, до­морощенной культуры, с благоговением относился к писателям вообще, а Чехова буквально боготво­рил. <...>

У дверей магазинчика Синани стояла удобная ска­мья, из-за которой чудак-караим вел нескончаемые препирательства с городскою управой и местной полицией, требовавшими удаления ее. И вот если не в самом магазине Синани, то у дверей его, на этой самой скамье, получившей название «писатель-