Чехов без глянца

В доме Толстых Чехов всегда был милым желан­ным гостем.

Осенью igoi г. мне пришлось быть в Крыму у Тол­стых, когда ждали Чехова, точно какого-нибудь прин­ца. «Сейчас должен приехать Чехов!» Наконец, до­ложили, что Чехов приехал. Все оживились и обра­довались. И целый день Лев Николаевич провел с Чеховым, как с милым другом, ездил с ним в Алуп- ку, к морю, и с радушным гостеприимством прини­мал его у себя.

Исаак Наумович Альттуллер:

Известно, с какой особенной любовью относился Чехов к Толстому. Во время серьезной болезни по­следнего зимой 1901-1902 годов он страшно волно­вался и требовал, чтобы, возвращаясь из Гаспры, я хоть на минутку заезжал к нему, а если заехать нель­зя. то хоть по телефону рассказал о состоянии больного. И Толстой платил ему таким же отноше­нием и говорил о нем с необыкновенно теплым участием. А когда раза два Чехов приезжал со мною в Гаспру, Толстой все время оживленно с ним бесе­довал и не отпускал. Как-то на мой вопрос, что за книжка у него в руках, он ответил: «Я живу и на­слаждаюсь Чеховым; как он умеет все заметить и за­помнить, удивительно; а некоторые вещи глубоки и содержательны; замечательно, что он никому не подражает и идет своей дорогой; а какой лакониче­ский язык». Но и тут не забыл прибави ть: «А пьесы его никуда не годятся, и „Трех сестер" я не мог до­читать до конца».

Иван Алексеевич Бунин:

И, помолчав (Чехов. —Сост.),вдрут заливался ра­достным смехом:

— Знаете, я недавно у Толстого в Гаспре был. Он еще в постели лежал, но много говорил обо всем, и обо мне, между прочим. Наконец я встаю, прощаюсь. Он задерживае т мою руку, говорит: «Поцелуйте меня», и, поцеловав, вдруг быстро суется к моему уху и эта­кой энергичной старческой скороговоркой: «А все- таки пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир сквер­но писал, а вы еще хуже!»

Николай Дмитриевич Телешов:

— Я боюсь смерти Толстого, — признавался он, когда Лев Николаевич опасно заболел. — Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; во-вторых, когда в литературе есть Тол­стой, то легко и приятно быть литератором; даже со­знавать, что ничего не сделал и не сделаешь — не так страшно, так как Толстой делает за всех. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое иошлячество, всякие озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравствен­ный авторитет способен держать на известной вы­соте так называемые литературные настроения и те­чения...

Борис Александрович Лазаревский: