Чехов без глянца

Я взглянул искоса на Чехова: он густо покраснел, как-то сконфуженно осунулся на своем месте, и в гла­зах его мелькнули чуть-чуть заметные юмористиче­ские огоньки — дозорные писательские огоньки, 252 свидетельствовавшие о непрерывной критике окру-

жающего... «И Шекспиру не приходилось слышать тех речей, какие прослышал я!» - не без иронии пи­сал он мне потом из Москвы.

Но русские поклонники родных талантов неумо­лимы.

Несмотря на то, что Чехов, переутомленный сто­личной суетой, спешил в Москву, восторженный помещик, вопреки всяким традициям, накануне отъезда Л. П. собрал всех снова «на гуся». Снова шампанское, снова шумные «шекспиров­ские тосты»...

Все это могло вскружить голову хоть кому, только не Чехову. Возвращаясь вместе с Чеховым после «прощального гуся» на извозчике, я был озадачен странной задумчивостью, затуманившей его лицо, и на мой попрек он как-то машинально, не глядя на меня, проговорил:

— Все это очень хорошо и трогательно, а только я все думаю вот о чем...

— Есть еще о чем думать после таких оваций! — не­вольно вырвалось у меня.

Чехов нахмурился, что я его прервал, и продолжал:

— Я все думаю о том... что-то будет через семь лег? — И с тем же хмурым видом настойчиво повторил: — Что-то будет через семь лет?..

Как раз через семь лет было в Петербурге... пер­вое представление чеховской «Чайки».

i888. «По морям Черному, Житейском)⁷ и Каспийскому»

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чекового Фес досия., 14 июля 1888 г.:

Дорога от Сум до Харькова прескучнейшая, от Харькова до Лозовой и от Лозовой до Симферопо ля можно околеть с тоски. Таврическая степь уны ла, однотонна, лишена дали, бесколоритна <...>. Су дя по степи, по ее обитателям и по отсутствии того, что мило и пленительно в других степях Крымский полуостров блестящей будущности н< имеет и иметь не может. От Симферополя начина ются горы, а вместе с ними и красота. Ямы, горы ямы, горы, из ям торчат тополи, на горах темнеют виноградники — все это залито лунным светом, ди ко, ново и настраивает фантазию на мотив гоголев ской «Страшной мести». Особенно фантастичн< чередование пропастей и туннелей, когда видиии то пропасти, полные лунного света, то беспросвет ную, нехорошую тьму... Немножко жутко и прият но. Чувствует ся что-то нерусское и чужое. В Се вас тополь я приехал ночью. 1ород красив сам по себе красив и потому, что стоит у чудеснейшего моря Самое лучшее у моря — это его цвет, а цвет описат! нельзя. Похоже на синий купорос. Что касается па 254 роходов и кораблей, бухты и пристаней, то прежд<

всего бросается в глаза беднос ть русского человека. Кроме «поповок», похожих на московских купчих, и кроме 2-3 сносных пароходов, нет в гавани ниче­го путного. <...> Ночевал в гостинице с полтавским помещиком Кривобоком, с к<ото>рым сошелся до­рогой.

Поужинали разварной кефалью и цыплятами, на­трескались вина и легли спать. Утром — скука смертная. Жарко, пыль, пить хочется... На гавани воняет канатом, мелькают какие-то рожи с крас­ной, как кирпич, кожей, слышны звуки лебедки, плеск помоев, стук, татарщина и всякая неинте­ресная чепуха. Подойдешь к пароходу: люди в от­репьях. нотные, сожженные наполовину солнцем, ошалелые, с дырами на плечах и спине, выгружа­ют портландский цемент; постоишь, поглядишь, и вся картина начинает представляться чем-то та­ким чужим и далеким, что становится нестерпи­мо скучно и не любопытно. Садиться на пароход и трогаться с якоря интересно, плыть же и беседо­вать с публикой, которая вся целиком состоит из элементов уже надоевших и устаревших, скучнова­то. Море и однообразный, голый берег красивы только в первые часы, но скоро к ним привыка­ешь; поневоле идешь в каюту и пьешь вино. Берег красивым не представляется... Красота его преуве­личена. Все эти гурзуфы, Массандры и кедры, вос­петые гастрономами по части поэзии, кажутся с парохода тощими кустиками, крапивой, а пото­му о красоте можно только догадываться, а видеть ее можно разве только в сильный бинокль. До­лина Пела с Сарами и Рашевкой гораздо разнооб­разнее и богаче содержанием и красками. Глядя на берег с парохода, я понял, почему это он еще не вдохновил ни одного поэта и не дал сюжета ни од­ному порядочному художнику-беллетристу. Он рекламирован докторами и барынями — в этом 255

вся его сила. Ялта - это помесь чего-то европей­ского, напоминающего виды Ниццы, с чем-то ме­щански-ярмарочным. Коробообразные гостини­цы, в к<ото>рых чахнут несчастные чахоточные, наглые татарские хари, турнюры с очень откро­венным выражением чего-то очень гнусного, эти рожи бездельников-богачей с жаждой грошовых приключений, парфюмерный запах вместо запаха кедров и моря, жапкая, грязная пристань, груст­ные огни вдали на море, болтовня барышень и ка­валеров. понаехавших сюда наслаждаться приро­дой, в которой они ничего не понимают. — все это в общем дает такое унылое впечатление и так вну­шительно. что начинаешь обвинять себя в преду­беждении и пристрастии.