Чехов без глянца

Спал я хорошо, в каюте I класса, на кровати. Ут­ром в 5 часов изволил прибыть в Феодосию - се- ровато-бурый, унылый и скучный на вид городиш­ко. Травы нет, деревца жалкие, почва крупнозер­нистая, безнадежно тощая. Все выжжено солнцем, и улыбается одно только море, к<ото>рому нет де­ла до мелких городишек и туристов. Купанье до того хорошо, что я, окунувшись, стал смеяться без всякой причины. Суворины, живущие тут в самой лучшей даче, обрадовались мне; оказалось, что комната для меня давно уже готова и что меня дав­но уже ждут, чтобы начать экскурсии. Через час после приезда меня повезли на завтрак к некоему Мурзе, татарину. Тут собралась большая компа­ния: Суворины, главный морской прокурор, его жена, местные тузы, Айвазовский... Было подавае­мо около 8 татарских блюд, очень вкусных и очень жирных. Завтракали до 5 часов и напились, как са­пожники. Мурза и прокурор (еще не старый пи­терский делец) обещали свозить меня в татарские деревни и показать мне гаремы богачей. Конечно, поеду.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Щеглову. Фео­досия, 18 ию;1я 1888 г.:

Живу в Феодосии у генерала Суворина. Жарища и духота невозможные, ветер сухой и жесткий, как переплет, просто хоть караул кричи. Деревьев и травы в Феодосии нет. спрятаться некуда. Остает­ся одно — купаться. И я купаюсь. Море чудесное, си­нее и нежное, как волосы невинной девушки. На бе­регу его можно жить 1 ооо лет и не соскучиться. Целый день проводим в разговорах. Ночь тоже. И мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму но вых, еще никем не приподнятых вопросов. Гово­рим, говорим, говорим и, по всей вероятности, кон­чим тем, что умрем от воспаления языка и голосо­вых связок. Быть с Сувориным и молчать так же нелегко, как сидеть у Палкина и не пить. Действи­тельно. Суворин представляет из себя воплощен­ную чуткость. Это большой человек. Б искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер в охоте на бекасов, т. е. работает чертовским чутьем и все­гда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всем он самоучка — отсюда его чисто собачья неиспорченность и цель­ность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, понево­ле он развил свой инстинкт до размеров большого ума. Говорить с ним приятно. А когда поймешь его разговорный прием, его искренность, которой нет у большинства разговорщиков, то болтовня с ним становится почти наслаждением.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Феодосия, 22-23 ^UK)jVl т888 г.:

Мечтал я написать в Крыму пьесу и 2-3 рассказа, но оказалось, что иод южным небом гораздо легче 257

9NI 19S0

взлететь живым на небо, чем написать хоть одну строку. Встаю яви часов, ложусь в 3 ночи, целый день ем, пью и говорю, говорю, говорю без конца. Обратился в разговорную машину. Суворин тоже ничего не делает, и мы с ним перерешали все вопро­сы. Жизнь сытая, полная, как чаша, затягивающая... Кейф на берегу, шартрезы, крюшоны, ракеты, купа­нье, веселые ужины, поездки, романсы — все это де­лает дни короткими и едва заметными; время летит, летит, а голова под шум волн дремлет и не хочет ра­ботать... Дни жаркие, ночи душные, азиатские... Нет, надо уехать!

Вчера я ездил в Шах-мамай, именье Айвазовского, за 25 верст от Феодосии. Именье роскошное, не­сколько сказочное; такие имения, вероятно, можно видеть в Персии. Сам .Айвазовский, бодрый старик лет 75, представляет из себя помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем; полон собственно­го достоинства. руки имеет мягкие и подает их по-ге­неральски. Недалек, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника, и армянина, и наивного де­да, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах. Знаком с султана­ми, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой «Рус­лана и Людмилу». Был приятелем Пушкина, но Пуш­кина не читал. В своей жизни он не прочел ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: «Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?» Я у него пробыл целый день и обедал. Обед длин­ный, тягучий, с бесконечными тостами. Между про­чим, на обеде познакомился я с женщиной-врачом Тарновской, женою известного профессора. Это толстый, ожиревший комок мяса. Если ее раздеть го­лой и выкрасить в зеленую краску, то получится бо­лотная лягушка. Поговоривши с ней, я мысленно вы­черкнул ее из списка врачей... <...>

3 часа ночи иод субботу. Только что вернулся из сада и поужинал. Прощался с феодосийцами. Поцелуям, пожеланиям, советам и излияниям не было конца. Через 1 ¹/₂ часа идет пароход. Еду с сыном Суворина куда глаза глядят. Начинается ветер. Быть рвоте.

Антон Павлович Чехов. Из письма неустановленному лицу. Сухум, 25 мюля 1888 г.: