Чехов без глянца

От Красноярска до Иркутска всплошную тянется тайга. Лес не крупнее Сокольничьего, но зато ни один ямщик не знает, где он кончается. Конца краю не видать. Тянется на сотни верст. Что и кто в тай­ге, неизвестно никому, и только зимою случается, что приезжают через тайгу из далекого севера за хлебом какие-то люди на оленях. Когда въедешь на гору и глянешь вперед и вниз, то видишь впереди гору, за ней еще гору, потом еще гору, с боков тоже горы — и все это густо покрыто лесом. Даже жутко делается. Это второе оригинальное и новое... От Красноярска начались жарища и пыль. Жара страшная. Полушубок и шапка лежат под спудом. Пыль во рту, в носу, за шеей — тьфу! Подъезжаем к Иркутску — надо переплывать через Ангару на плашкоте (т. е. пароме). Как нарочно, точно на смех, поднимается сильнейший ветер... Я и мои военные спутники, ю дней мечтавшие о бане, обе­де и сне, стоим на берегу и бледнеем от мысли, что нам придется переночевать не в Иркутске, а в деревне. Нлашкот никак не может подойти... Стоим час — другой, и — о небо! — плашкот делает усилие и подходит к берегу. Браво, мы в бане, мы ужинаем и спим! Ах. как сладко париться, есть и спать!

Иван Яковлевич Шмидт:

В тот же вечер, отправясь в «Бани Курбатова», мы, вместо предполагавшейся дымной лачуги, попали, к нашему изумлению, в залитый электрическим све­том дворец с мраморными ваннами и особой комна­тою для ожидающих, с мягкою мебелью, коврами, журналами и газетами.

Антон Павлович Чехов. Из письма А. Н. Плещееву. Иркутск, $ июня i8go г.:

Наконец поборол самые трудные 3000 верст, сижу в приличном номере и могу писать. Оделся я на­рочно во все новое и возможно щеголеватее, ибо Вы не можете себе представить, до какой степени мне надоели грязные большие сапоги, полушубок, пахнущий дегтем, или пальто в сене, пыль и крош­ки в карманах и необычайно грязное белье. В доро­ге одет я был таким сукиным сыном, что даже бро­дяги косо на меня посматривали, а тут еще. точно нарочно, от холодных ветров и дождей рожа моя потрескалась и покрылась рыбьей чешуей. Теперь наконец я опять европеец, что и чувствую всем мо­им существом.

<...> Когда по приезде в Иркутск я мылся в бане, то с головы моей текла мыльная пена не белого, а пепельно-гнедого цвета, точно я лошадь мыл.

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Лейкину. Ир­кутск, $ июня 1890 г.:

Но тем не менее все-таки я доволен и благодарю Бо­га. что он дал мне силу и возможность пуститься в это путешествие... Многое я видел и многое пере­жил, и все чрезвычайно интересно и ново для меня не как для литератора, а просто как для человека. Енисей, тайга, станции, ямщики, дикая природа, дичь, физические мучительства, причиняемые до- 286 рожнымн неудобствами, наслаждения, получаемые

от отдыха, — все, вместе взятое, так хорошо, что и описать не могу. Уж одно то, что я больше месяца день и ночь был на чистом воздухе — любопытно и здорово; целый месяц ежедневно я видел восход солнца от начала до конца.

Антон Павлович Чехов. Из письма семье. Иркутск, 6 июня 1890 г.:

Иркутск превосходный город. Совсем интеллигент­ный. Театр, музей, городской сад с музыкой, хоро­шие гостиницы... Нет уродливых заборов, нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться. Есть тракгир «Таганрог». Сахар 24 коп., кедровые орехи б коп. за фунт.

Иван Яковлевич Шмидт:

В Иркутске Чехов решил остановиться на две неде­ли и привести в порядок свои путевые заметки. Мы сняли в «Подворье» две комнаты. Одна из них слу­жила нам общею спальнею, друтая — кабинетом Че­хова и его приемною.

В этой приемной у Л. П. перебывало еще больше на­роду, чем в Томске, и обмен мнений был много жар­че. Помню, однажды у А. П. собралось человек две­надцать местной интеллигенции. Тут были и моло­дые люди, и почтенные старцы. Все они жаловались на скуку и бессодержательность иркутской жизни и вздыхали по Москве и Петербургу. Всегда спокой­ный и корректный. Чехов на этот раз не выдержал:

— Я не понимаю вас, господа, — сказал он, — у вас тут такое приволье, такое изобилие благ, что если бы вы проявили хоть чуточку энергии и самодея­тельности. то могли бы создать земной рай.

— Научите, с чего начать? — язвительно спросил какой-то господин в очках.

— Да хотя бы с создания общества борьбы со скукою...

Из всех чествований, устроенных Чехову, самое шумное было в Купеческом клубе. Самыми же при­ятными для молодого писателя знаками внимания были, если сказать по секрету, те, которые оказыва­лись его юными почитательницами. Это были улыб­ки, букетики цветов, а иногда и запрятанные в них записочки. Эти подношения делались обычно во время прогулок по местном)' «Невскому проспекту», т. е. по Большой улице.