Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

<Но и в умонастроении еврейского общества тоже произошли серьезные изменения>. <Еще вчера> идея «слияния» завоевывала все больше сторонников в еврейском обществе. Дети ‹…› евреев, вырвавшихся за черту, получивших образование и живших уже жизнью обычных русских обывателей, во многом считали себя связанными с еврейством лишь «случайностью происхождения». Душой они принадлежали к русскому обществу, болели его болью, радовались его радостям. Погромы 80-х заставили этих людей по-другому взглянуть на происходящее. Они вдруг поняли, что окружавшее общество не готово их принять.

Известный писатель и историк Л. Леванда, страстный в прошлом сторонник «слияния», писал в начале 80-х гг.: «Что же делать, когда те, с которыми мы хотели слиться, отбиваются от нас руками и ногами — руками, вооруженными ломами, и ногами, обутыми в сапоги с железными подковами?..»

Это была катастрофа для ассимилированного еврея. Рухнули все иллюзии, нравственные опоры. Надо было искать новые идеалы и новые пути [ЭНГЕЛЬ].

Все что происходило на еврейской улице, в том числе и гонения со стороны царского правительства, не привлекало внимание русских литераторов. В массе своей все они были поглощены сугубо русскими «вопросами», проблемы в еврейской, армянской, польской или украинской среде их не волновали и не интересовали. Немногочисленные русско-еврейские писатели[152] старались, как могли, привлечь внимание к своей национальной проблематике, но без особого успеха: у массового русского читателя их произведения особого интереса не вызывали. Напомним здесь чеховское высказывание по поводу рассказа молодого русско-еврейского писателя: «И зачем писать об евреях так, что это выходит „из еврейского быта“, а не просто „из жизни“»? [ЧПСП. Т. 9. С. 544]. Следует отметить, что

Между евреями и русскими не было никаких сношений ‹…›, потому-то евреи и казались для русских существами-губителями. Это хорошо показано в романе Шолом-Алейхема «Кровавая шутка». Об этом же продолжал говорить Жаботинский: «Мы, евреи нынешнего переходного времени, вырастаем как бы на границе двух миров. По сю сторону — еврейство, по ту сторону — русская культура. Именно русская культура, а не русский народ: народа мы почти не видим, почти не прикасаемся — даже у самых „ассимилируемых“ из нас почти не бывает близких знакомств среди русского населения…» [НАКАГАВА].

В этом отношении Антон Чехов был исключением из общего правила — с евреями он общался с детства. Однако собственно еврейская жизнь его нисколько не интересовала, в отличие, например, от Лескова, для которого «еврейский мир» был интересен с религиозно-этнографической точки зрения, хотя от дружеских контактов с отдельными евреями он дистанцировался. Чехов же, напротив, именно в личной сфере достаточно тесно общался с евреями, но только с эмансипированными, полностью акультуренными (sic!), т. е. по существу русскими, но — по его твердому убеждению — остающимися все же «чужими», инородцами. Именно акультуренные евреи, а не евреи вообще, его раздражали, в них то он и метал пропитанные юдофобскими коннотациями стрелы своего сарказма.

Эпоха царствования Александра III достаточно противоречиво оценивается историками. Во внутренней политике она, несомненно, характеризовалась грубыми и недальновидными акциями, приведшими к обострению межконфессиональной и межнациональной вражды в России. С другой стороны, даже историки, критически настроенные по отношению к царствованию Александра III, отмечают, что, некоторый откат назад — «подморозка России», по образному определению Константина Леонтьева, спас в конце XIX в. страну, в которой все реформы были проведены лишь частично и крайне непоследовательно, от неминуемых глубоких социальных потрясений.

В экономике в целом правительство при Александре III отошло от принципа свободы частного предпринимательства к политике экономического регулирования. Начала проводиться в жизнь политика протекционизма — вновь выросли таможенные пошлины при льготном налогообложении продукции российского производства. В сельском хозяйстве впервые стал применяться метод поощрения переселений в восточные губернии России, для чего выделялись большие земельные угодья, которые передавались переселенцам на льготных условиях. Был ограничен свободный рыночный оборот надельной крестьянской земли, особенно в непроизводственных целях, сокращено податное обложение крестьян, сокращены размеры выкупных платежей. Такая экономическая политика дала определенный результат — во-первых, произошло резкое укрепление рубля и стабилизация российской валюты, ставшей вскоре одной из самых устойчивых в мире. Во-вторых, увеличился золотой запас России, сократился бюджетный дефицит, в-третьих, спало социальное напряжение в деревне, дворяне получили свой государственный ипотечный банк, обслуживавший на льготных условиях их земельные операции, что спасло от разорения значительную часть помещиков. Таким образом, были созданы предпосылки для будущих успешных рыночных реформ Столыпина в начале ХХ века [ЭНГЕЛЬ].