Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

«Недоброжелательство, смешанное с презрением», о котором, имея в виду «нас», т. е. русских, говорит Бунин, относятся к тому, что сегодня принято называть национальной ментальностью, т. е. выражают не столько индивидуальные установки личности, сколько внеличную сторону общественного сознания, будучи имплицированы в языке, ‹…› обычаях, традициях и верованиях [ГУРЕВИЧ А.Я.].

Добавим к этому, что татары, тем более крымские, в ту эпоху участия в каких-либо культурных и интеллектуальных сферах российской общественной жизни не принимали. Отсюда, скорее всего, и проистекает чеховское умиление на их счет: люди простые, бесхитростные, работящие. А вот славящиеся не только своим трудолюбием, но и интеллектом, немцы — народ, внесший огромный вклад в развитие русской науки, культуры и самой российской державности и, конечно же, во всем успешно конкурирующий с русскими, у Чехова, как видно из его письма А. С. Суворину от 24 или 25 ноября 1888 г. (Москва), вызывают неприязнь:

Напишите, чтобы деньги, затрачиваемые на колбасный Дерптский университет, где учатся бесполезные <разрядка моя — М. У.>немцы, министерство отдало бы на школы татарам, которые полезны для России. Я бы сам об этом написал, да не умею.

Тон «пренебрежительного подшучивания или даже прямого высмеивания», «недоброжелательство, смешанное с презрением» — все это, как правило, на уровне отдельных реплик, можно найти в переписке Чехова в отношении «инородных» разного происхождения (немчура, чухна, армяшки, хохлы), но евреи, как «раздражитель», здесь явно превалируют.

Бог создал меня из теплой крови и нервов, да-с! А органическая ткань, если она жизнеспособна, должна реагировать на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью (А. П. Чехов «Палата № 6» [ЧПССиП. Т. 8. С. 96]).

Раздражение и сарказм, выказываемые Чеховом по адресу евреев в его личной переписке, — это все эмоции, рудименты, так сказать, национальной ментальности, но никак не антисемитские убеждения. Куда чаще — в том же эпистолярии, встречаем мы замечания Чехова, свидетельствующие о неприятии им антисемитизма, см., например, цитируемое ниже письмо А. А. Суворина-младшего («дофина») от 6 сентября 1888 г. в котором озвучено мнение Чехова, что к еврею «нужно относиться так же, как к любому русскому гражданину» [ЧПСП. Т. 1. С. 293].

Напомним также немаловажный исторический факт: еврейская общественность Российской империи всегда видела в «чутком художнике А. П. Чехове» своего союзника. Об этом в частности свидетельствует выдержка из письма М. Делиня (Ашкинази), приведенная выше в комментарии к его публикации в газете «Курьер» [ЧПСП. Т. 8. С. 109]. Да и сам либерально-демократический «Курьер», издававшийся двумя евреями, один из которых — Ефим Коновицер (см. ниже), дружил с Чеховым и видел в нем отнюдь не «нововременца», а вполне «своего» по духу человека. И хотя Чехов был возмущен беспардонностью журналиста Делиня: «Это уж чёрт знает что, бестактность небывалая», сделавшего циркулярным его сочувственное высказывание о Дрейфусе, не рассчитанное на огласку, оно все же принадлежало ему.

Примечательно, что когда дело касалось еврейских литературных проектов, не имеющих общественно-политического резонанса, как упомянутый выше, в Гл. IV сборник «Hilf», Чехов и в этих случаях также не уклонялся от сотрудничества с их зачинателями. Из письма переводчика А. В. Гурвича (Вильно, 1900), например, видно, что Чехов с большим сочувствием отнесся к предполагавшемуся изданию сборника в память еврейского поэта Михаила (Михеля) Гордона и обещал свое участие в нем [ЧПСП. Т. 1. С. 294].

Перейдем теперь к конкретным примерам, иллюстрирующим общение Антона Чехова с его еврейским окружением и его поведенческие реакции по отношению ко всему, что касалось резонансных событий, связанных с «еврейским вопросом».

Приспосабливаясь к «бытию-в-не себя», Чехов проявлял, по деликатному замечанию Алексея Плещеева[200], «душевную независимость», выражавшуюся в «доходящей до мелочности боязни», чтобы его не заподозрили в консерватизме или, не дай Бог, «не сочли за либерала». Поэтому он маневрировал, выбирая тональность, и акценты для своих высказываний с учетом мировоззренческих установок его адресатов. В этом отношении очень характерными являются чеховские письма весны 1990 года, касающиеся тогдашних студенческих беспорядков в Москве.

Письмо к Суворину от 9 марта 1890 г. (Москва), начинается с обоснования Чеховым своего решения о поездке на Сахалин, от которого, судя по всему, Суворин его отговаривал. За этим следует похвальное слово русским исследователям острова, завершающееся пафосным обвинением в адрес Российского государства и общества: