Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Основной социальный конфликт той эпохи состоял в жестком противостоянии Самодержавия и гражданского общества, и евреи Российской империи участвовали в нем как ее граждане, униженные и оскорбленные постоянным ущемлением со стороны верховной власти их гражданских прав и свобод. В этом качестве они, как народ, вызывали сочувствие у просвещенной части русского общества, в том числе и у Чехова, очень чуткого в отношении всякого рода несправедливостей и унижений человека человеком. Однако как декларативно «аполитичный писатель» Чехов дистанцировался от всякого рода «коллективных действий», видя в них выражение непримиримости к инакомыслию, свойственные любой форме «групповщины» и «партийности».

Понятие справедливости в конце позапрошлого века становилось предметом философских споров, трактатов. Через семь лет после «Врагов» выйдет русский перевод книги Г. Спенсера «Справедливость». Через несколько лет напишет свои статьи о справедливости (применительно к проблеме веротерпимости) Владимир Соловьев. Чехов к этому времени уже высказал свое понимание справедливости. Он приложил это понятие к повседневной жизни, к реальному миру людей, каждый из которых является носителем своей правды. Несправедливость, в понимании Чехова, — это неспособность понять другого, встать на его точку зрения. Люди неспособны в суете и спешке заметить громадную тоску смешного маленького человека, извозчика Ионы Потапова («Тоска»). На признание в небывалой любви отвечают «осетриной с душком» («Дама с собачкой»). В горе вместо сочувствия друг другу начинают злобно доказывать свои права, пусть тысячу раз обоснованные («Враги»). В этой всеобщей — но осуждаемой прежде всего в интеллигенции — глухоте и слепоте он видит зародыши несправедливости. Зародыши, которые могут потом разрастись в большое несчастье — во вражду религий, наций, классов. Другой пункт чеховских обвинений русской интеллигенции тесно связан с первым. Если отсутствие справедливости проявляется прежде всего в абсолютизации своей «правды» и неумении услышать и понять другого, в непримиримости к инакомыслию, — больше всего это проявляется в пристрастии русской интеллигенции к партийности.

«Во всех наших толстых журналах царит кружковая, партийная скука. Душно! Не люблю я за это толстые журналы, и не соблазняет меня работа в них. Партийность, особливо если она бездарна и суха, не любит свободы и широкого размаха». Заявить так в конце 80-х годов, когда в среде русской интеллигенции отчетливо пролегли размежевания по идеологическим признакам, когда вожди складывавшихся литературных (пока) кружков, партий требовали единомыслия от своих сторонников, — значило отмежеваться от того, что становилось едва ли не главным отличительным признаком интеллигенции [КАТАЕВ В.(I)].

Всю свою жизнь Чехов твердо и однозначно объявляя себя аполитичным художником. Так, например, в письме к А. С. Суворину от 6 февраля 1898 г., где речь идет о процессе над Дрейфусом, он говорит:

…дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много, и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла [ЧПСП. Т. 7. С. 166–168].

Примечательно, что именно в 1898 году образовалась Российская социал-демократическая рабочая партия — РСДРП, которая будет требовать от писателей однозначной политической ангажированности (по отношению, естественно, к ее идеологии и программе), а через два года его друг А. С. Суворин станет одним из членов-учредителей монархической православно-консервативной партии «Русское собрание» (1900), в основу программы которой будет положена «Уваровская триада»: «Православие, Самодержавие и Русская Народность»[131].

Партийность политическая заявит о себе к концу чеховской эпохи, но им уже было указано, что жертвами всякой партийности становятся человеческая свобода и подлинный талант. Отказ от подчинения личности узкой, бездарной и сухой партийности был его ответом на поразившее интеллигенцию его эпохи деление на «наших» и «не наших». При этом оборотной стороной партийной узости и идейной тирании ему виделись безыдейность и беспринципность. «Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был». «Идейность» названа Чеховым первой среди признаков «людей подвига» в его знаменитом некрологе Н. М. Пржевальского [КАТАЕВ В.(I)].