Челкаш

— Скажите спасибо, что выделяю деньги на закупку сена и отрубей. Ваша работа на кругу — убыточное дело. Очень убыточное. В праздники, в выходные дни ещё туда-сюда, даёт кое-какой доход. Но это пять-шесть дней в месяц, верно? А остальные дни? Сами знаете, в плохую погоду одним рублём всё оборачивается. А лошадей-то содержать надо и вам платить. А у меня карманы пустые, — директор выразительным жестом почти выворачивал карманы пиджака. — Так что ремонт конюшни отложим. До лучших времён.

В жаркие дни Иван часто отлучался к пивному ларьку и доверял упряжку своему малолетнему напарнику. Лёшка подъезжал к будке-кассе, а там уже в нетерпении бурлила детвора. Ребята усаживались в тележку, и Лёшка гнал лошадь рысцой по аллеям. Обогнув болото, упряжка легко вбегала на покатое взгорье, и лошадь на мгновение останавливалась, как бы оглядывая открывающееся пространство, потом, запрокинув голову, неслась вниз; ребята визжали, захлёбываясь встречным ветром, а Лёшка, степенный, важный, покрикивал на лошадь и хлопал вожжами. На пятаке у будки-кассы притормаживал, кричал:

— Вытряхайтесь!

Ребята прыгали с тележки и, покачиваясь, ошалелые от гонки, снова бежали в очередь.

Парк имел двух жеребцов: списанного с бегов Голоса и степного табунного Сиваша. Голос был тихий, доверчивый, всё время лез к Лёшке целоваться, обжигая лицо горячим дыханием. Когда-то Голос бегал по ипподрому и считался одним из фаворитов, но потом его подвело зрение. Год от года он видел всё хуже; в конце концов его и приобрели для работы в парке. После ипподрома, широких дорожек, шумных трибун и былой славы бег на тихих аллеях казался Голосу скучным и постыдным занятием — неким тихим прозябанием, поэтому к катанию по кругу он относился безответственно и постоянно отлынивал от работы. Бывало, Иван его зовёт, а он, хитрец, прикидывается, что не слышит, хотя имел отличный слух, а если и подходил, то симулировал болезнь, разыгрывал хромоту.

Любимец детворы Сиваш привык к вольной жизни и, несмотря на четырёхлетний возраст, так и остался диковатым, строптивым; постоянно задирался к Голосу, доказывал своё главенство, при случае мог прижать, куснуть; завидев собаку или кошку, так и норовил ударить копытом. Из табуна Сиваша взяли в школу верховой езды, но там от перенапряжения он потянул ноги, и его списали за негодность. Некоторое время он возил мелкие грузы на деревообрабатывающем заводе, потом его купил директор парка.

Сивашу было тяжело бегать, на ночь он ложился на больные ноги; Лёшка делал ему массаж, растирал мазями, ставил спиртовые компрессы, но как бы Сиваш себя ни чувствовал, работу выполнял добросовестно, и никто, кроме Ивана и Лёшки, не видел его в унынии. Этот несломленный дух, внутреннюю силу Сиваша чувствовал и Голос — куда бы Сиваш ни шёл, безропотно следовал за ним.

Иван всячески поощрял Лёшкину любовь к лошадям.

— Ты смекалистый, — говорил. — Но учти, в спешке многое теряется. А в нашем деле мелочей нет. Важно всё: и как упряжку содержишь — смазал ли кожу, чтоб была податливой, не задубела, не потрескалась… И конечно, лошадь всегда должна быть чистой, выхоленной.

Лёшка воспринимал эти слова как приказ и всё делал без колебаний, без оглядки. А старый возчик всё наставлял:

— Учиться тебе надо, а то будешь всю жизнь на побегушках. Техникум — хорошая задумка, но ты смотри дальше, не мешало б и в институт поступить. Цель ставь большую и иди к ней упорно. Я в тебя верю.

— Ерунда все эти институты, — брезгливо поджимал губы Эдик, заведующий аттракционами, большой любитель заграничных сигарет и вообще всего заграничного. — Век живи, век учись и дураком умрёшь. Я без всякого высшего образования живу неплохо. Главное — вести здоровый образ жизни. Занимайся, Лёха, спортом. Найди свой вид спорта. Спорт готовит к жизни, учит преодолевать трудности, дисциплинирует и вообще закаляет дух. Ну и само собой, расширяет круг интересов, общаешься с новыми людьми. А всю жизнь быть лошадником — нет, извините. Верховая езда — это ещё туда-сюда. Это престижно, отвечает духу времени. А всю жизнь проторчать в конюшне — нет уж, извините.

Эдику было двадцать пять лет; хвастливый, нахальный, он ходил насвистывая, на его лице так и читался вызов всему и всем; от него резко пахло одеколоном — так резко, что при его появлении лошади чихали и фыркали. Целый день Эдик шастал от аттракциона к аттракциону — «давал ценные указания»; заметит девушек, подходит, рисуется:

— И как вам, ласточки, у нас нравится? Советую посетить павильон смеха. Могу проводить.

Жизнь Эдика текла как вечный праздник. К подчинённым он относился бесцеремонно и жёстко. Как все тупоумные люди, наделённые властью, требовал безоговорочного исполнения своих указаний, всякое неповиновение вызывало у него озлобление.