Челлендж, или Мишка_на _Севере

Я на автомате выполняла привычные действия: умыться, почистить зубы, заплести волосы в косичку, чтобы не путались. Мысли пытались съехать в обычную колею о НЁМ. Я по привычке дёргалась и стирала-стирала-стирала. Вот бы стереть их навсегда!

На месте мыслей о Мишке_на_ Севере образовалась странная пустота. Как белое пятно. Я удивилась. Неужели оно занимало больше половины меня? Я и не заметила, как пятно расползлось и захватило всё, что мне дорого: прогулки с Таей, посиделки с родителями, учёбу… Мне срочно захотелось вернуть всё на привычные места. Вернуть стабильность, когда день понятен и не привязан к чужим сообщениям. Я глубоко вздохнула. Воздух отодвинул пятно. Оно упиралось, сопротивлялось, как резина, стремясь вернуться на прежнее место. Захотелось свернуться в клубочек, поддаться, уступить пятну. Пусть захватит меня и съест.

Я закрыла глаза и вдруг внутренним взором увидела ярко-розовый квадратик. I must do it! Четыре слова, адресованные мне от самой себя. Действовать.

Я. Должна. Действовать.

– Действуй! – заорала я на себя и стукнула ладонью по кафелю. – Дыши, слышишь!

И я задышала. Нос, рот, нос, рот. Надо продолжать дышать. Это всё, что мне нужно. Душно. Душно! Я закрыла краны и протёрла зеркало рукой. На меня смотрели знакомые глаза. Грустные, красные от слёз.

Действовать. В первую очередь стереть слёзы. Во вторую – выключить телефон. Он не помощник. В-третьих – постараться уснуть. Раз. Два. Три. Готово!

Проснулась я опухшая. Ну и пусть! Всё воскресенье шаталась из комнаты в комнату как неприкаянная. Папа заметил:

– Уля, ты сегодня ходишь, как привидение. Какая-то задумчивая. И ещё: уже полдень, а ты до сих пор в пижаме.

Я оглядела себя. И правда, в пижаме. Я плюхнулась в кресло-мешок и вместо ответа папе машинально водила пальцем по загогулинкам на ткани, сосредоточив на них всё внимание. Так легче не думать о том, о главном.

– У, ты заболела? – это мама.

Она иногда в шутку называет меня «У», как мой племянник. Он был малышом и тогда только-только начинал говорить. Каша у него была «ка», машинка «би-би», а тыча указательным пальцем в меня, он низким голосом говорил гудящее «У». Как будто самолёт летит. Мы все дружно смеялись. Начинали повторять «у, у», и становились похожи на стаю обезьян.

Вспомнив об этом, я слабо улыбнулась и отрицательно помотала головой. От маминого сочувствия ком подступил к горлу.

Мама принесла валерьянку и осторожно спросила:

– С Таей поссорились?

– Не только, – ответила я, проглотив горьковато-сладкую жидкость с пряным запахом.

– Из-за мальчика?

Она что, мысли читает? Я решила соврать. Так всем будет легче. В первую очередь мне.

– Из-за четвёрки с минусом по проверочной по истории.

Мама сделала вид, что мне поверила.

– Могу посидеть с тобой, если хочешь, – она накрыла своей ладонью мою.

Я едва заметно качнула головой.

Хорошо, что мама не говорит всякий бред, типа «Всё пройдёт», «Ты молодая. Всё впереди» или «Вокруг много других достойных парней». Она у меня чуткая.

Папа принёс кружку любимого какао и тактично прикрыл за собой дверь. Мы могли молчать с мамой сколько влезет. Я-то знаю, что и они иногда так ссорятся с папой, что дым коромыслом стоит. Но всегда мирятся, и от этого наступает такой покой на душе, как будто ты устал за день, пришёл домой и влез в любимые мягкие тапки. Как я мечтала одним прыжком перемахнуть через гадкое чувство предательства в покой! Жаль, что так не бывает.

– Знаешь, Уль, – сказала мама мягко, – я где-то читала, что душевная боль похожа на физическую. Поцарапался – больно. Плачешь, дуешь на ранку, лейкопластырем её залепляешь и от каждого прикосновения к этому месту ойкаешь. Так, что невольно начинаешь беречься. Но в какой-то из дней случайно замечаешь: не больно. Только след остался. И знаешь, что главное?

– Что? – я пристально посмотрела в мамины глаза чайного цвета.

– Главное – корочку не корябать.

Глава семнадцатая Контрольная

После вчерашнего разговора с мамой мне стало немного легче. Я представляла, как лечу себя, прикладывая к дыре в груди воображаемый подорожник. Но вот навалилась учебная неделя. Понедельник с его бесконечными шестью уроками выдался ничем не лучше воскресенья. Я чуть не ушла в школу в тапочках. Они у меня в виде зайцев. Хорошо, папа обратил внимание.

– Ты чего такая тухлая, Быстрова? – спросил Макаров, бухнувшись на соседний стул так, что тот хрустнул.

Мы так и сидели вместе.

– Не твоё дело, – процедила я, но тут же опомнилась: – Не выспалась просто.

– К контрольной, что ли, готовилась?

– Если бы. Скорее наоборот. Совсем учебник не открывала. Папа за двойку меня всех гаджетов лишит на неделю.

– Знакомо. Ну, не убьёт же? – возразил Макаров.

– Не понимаешь, это равносильно смерти.

Макаров пожал плечами. Конечно, как ему понять, если до пятого класса он единственный из нас ходил с кнопочным телефоном и играл максимум что в «Змейку».

– Закрываем учебники, достаём двойные листочки, – прервала нас Людмила Васильевна. – Пишем число, «контрольная работа»… – продиктовала она.

– Скорее, контрольный в голову, – сглотнула я.