Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Греки смотрели на молодых людей как на «недорослей» и предоставляли им общественное положение только в зрелом возрасте, хотя именно Эллада, по-видимому, была первым обществом, поощрявшим игры для взрослых [Stone 1971: 5]. Христианская церковь не одобряла детских забав, имевших целью, как считалось, лишь удовольствие. По церковным представлениям, будущий святой отличался тем, что отказывался участвовать в детских играх. На иконах Богоматери с младенцем Иисус обычно изображался какриег senex — духовно зрелый не по возрасту ребенок. Детство, по сути, отрицалось. Дети должны были вести себя как взрослые. Одежды или занятий, специально предназначенных для детей, практически не было. Напротив, их как можно раньше заставляли вступать в гильдии и приобщаться к различным видам детского труда. М. Коннер считает, что примерно то же происходило в аграрных обществах, для которых типично использовать детей на длительных полевых работах. Это одна из основных причин, объясняющих продолжительность и сроки школьных летних каникул в западных обществах. Игровое обучение нередко приносится в жертву, когда люди отходят от образа жизни охотников-собирателей, предполагающего большое количество свободного времени [Коппег 1982: 247].

Мы постепенно заново открываем для себя правильность первобытных обычаев в отношении игры, – очевидно, нам это подсказывает интуиция. Лишь в конце XVIII века западная культура начала ощущать, что в игре может быть какая-то польза. Вклад военизированных видов спорта, таких как верховая езда, бокс и фехтование, в укрепление национальной обороны был оценен по заслугам, и подобные игры стали поощряться. Герцогу Веллингтону приписывается популярная фраза: «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона». Были приняты законы, запрещающие детский труд. В некоторых утопических произведениях со временем нашлось место и для игры. В книге Ш. П. Гилман «Женландия» («Herland», 1915) общество, состоящее исключительно из женщин, постоянно разрабатывает для детей новые игры, чтобы адаптировать воспитание к меняющимся социальным условиям, – таким образом игра связывается с культурной адаптацией [Booker 1994: 51]. В свою очередь, Скиннер в «Уолдене Два» выступает за «подробную и тщательно разработанную программу воспитания с самого рождения, чтобы к относительно юному возрасту дети полностью усвоили идеологию, на которой основано общество» [Там же: 247]. Согласно нашей модели различения утопии и антиутопии, интересно, что в антиутопических произведениях роль игры, казалось бы естественной для развития человека, либо преувеличивается, либо игнорируется. В «О дивный новый мир» детей воспитывают в системе, где средством внушения служит электрошок; при этом, став взрослыми, они могут почти все время свободно заниматься всевозможными видами спорта, включая весьма вольные сексуальные игры, – в результате им так и не дают по-настоящему вырасти. У оруэлловских членов Партии в «1984», похоже, вообще не было детства. Здесь детей настраивают на более жестокие игры – например, доносить на своих родителей а-ля Павлик Морозов. Игры, как детские, так и взрослые, практически отсутствуют и в Едином Государстве.

Право игры на существование было признано еще и благодаря открытию, что она существует практически повсеместно, во всех обществах. Ф. Шиллер считал игру квинтэссенцией человеческой природы: «…человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» [Шиллер 1957: 302]. Но игра присуща далеко не одним лишь людям. У большинства млекопитающих и птиц тоже существуют игры, и это наводит на мысль, особенно в свете дарвиновской революции, что игра носит адаптивный характер. Считалось, что игра должна давать определенные преимущества, достаточно большие, чтобы компенсировать сопутствующую ей трату времени, энергии и безопасности; 10 % животных с наиболее развитым мозгом играют, и при этом «подростковый» период у этих видов самый длительный.

С продвижением вверх по эволюционной лестнице значимость игры растет. Эти наблюдения вскоре привели к выводу, что столь бесполезное, казалось бы, занятие в значительной степени способствует развитию интеллекта. Как замечает Э. О. Уилсон, «игра предполагает сложную организацию мозга, общность поведения и в первую очередь важную обучающую функцию в развитии поведения» [Wilson Е. 1980: 86]. Конечно, мозг любой величины будет бесполезен, если мы не загрузим его всевозможной информацией, связанной с культурой и средой, а также не будем следовать предписаниям и поведенческим тенденциям, традиционно ведущим к успеху. Игра, продолжает Уилсон, позволяет осуществлять этот жизненно важный и масштабный процесс максимально эффективным способом, сочетая приятное с полезным.