Человеческие поступки

В ту осень необычно часто шли дожди, и стоило им прекратиться, всегда резко падала температура. Когда на рассвете, закончив работу, я возвращался домой и поворачивал за угол в переулок, шаги замедлялись сами по себе. И сейчас, когда его уже нет на этом свете, происходит то же самое. Поворачивая за угол того дома, особенно в дождь, я вспоминаю Ким Чинсу в черной куртке с капюшоном, стоящего в темноте, как привидение.

Его похороны прошли скромно. У его близких родственников были такие же, как у него, большие глаза и длинные ресницы. В них мелькал тот же блеск, что и в его опустошенных глазах, не позволяющий узнать, что скрывается внутри. Его старшая сестра, судя по ее лицу – очень красивая в молодости, без всякого выражения взяла мою руку и отпустила. Мне сказали, что не хватает людей, готовых нести гроб, поэтому я вызвался помочь, дошел вместе со всеми до крематория, посмотрел, как гроб входит в печь, а затем сразу ушел. Помню, что до центра не было никакого транспорта, поэтому мне пришлось около получаса идти пешком до перекрестка, где ходили автобусы.

* * *

Что касается предсмертной записки, то я ее не видел. Вместе с ней действительно находилась эта фотография?

О ней он ни разу не заговаривал со мной.

Даже если сказать, что мы были близки, то неизвестно, насколько близки. Мы поддерживали друг друга, но в то же время нам всегда хотелось размахнуться и ударить другого по лицу. Хотелось стереть из памяти. Хотелось навсегда избавиться.

Я должен объяснить, что это за фотография?

С чего начать, как я должен объяснить?

На ней запечатлены мертвые люди, их расстреляли, пол весь в крови. Наверное, это снял кто-то из иностранных журналистов, сумевших проникнуть во двор здания Управления провинции. Корейских репортеров туда бы не пустили.

Да, очевидно, что Ким Чинсу вырезал снимок из фотоальбома. Ведь тогда распространяли много разного рода фотоальбомов, вы должны помнить.

Вы считаете, я сейчас должен найти причину, заставившую его хранить эту фотографию до самого конца, и ответить, почему она находилась рядом с предсмертной запиской?

Я должен рассказать вам, профессор, об этих убитых детях, что лежат, как будто перед смертью их выстроили в ряд?

По какому праву вы требуете это от меня?

* * *

На востоке уже поднялось солнце, когда по приказу военных нас, лежавших лицом вниз в коридоре второго этажа, вывели во двор Управления провинции. Когда к нам подошел офицер, мы, выстроившись в шеренгу, стояли на коленях со связанными за спиной руками. Он был в возбужденном состоянии. Ногой в армейском ботинке он давил на спину каждого из нас так, чтобы мы утыкались головой в землю, и сыпал бранными словами.

– Твою мать! Да я побывал на Вьетнамской войне, чтоб вы знали, сучье отродье! Этих вьетконговцев, что я прикончил собственными руками, наберется больше тридцати штук, чтоб вы знали, грязные красноперые щенки!

Ким Чинсу находился рядом со мной. Когда нога офицера уперлась ему в спину, он лбом наткнулся на острый гравий, потекла струйка крови.

И в этот момент пятеро мальчиков с поднятыми руками стали спускаться со второго этажа. Это были четыре старшеклассника и тот мальчик из средней школы, споривший у дивана с Ким Чинсу. Я приказал им спрятаться в шкафах в малом зале заседаний, когда солдаты правительственных войск начали беспорядочно стрелять из пулеметов и разрывы снарядов ярко, как днем, освещали все вокруг. Выстрелы прекратились, и эти мальчишки, бросив оружие, пошли вниз сдаваться, как велели старшие товарищи.

– Ты только посмотри на них, на это сучье отродье! – громко воскликнул все еще возбужденный офицер, топча спину Ким Чинсу. – Твою мать, красноперые сволочи! Надумали сдаться! Не хотите подыхать?

По-прежнему держа ногу на спине Ким Чинсу, он направил свою автоматическую винтовку на детей и, ни секунды не колеблясь, открыл огонь. Я невольно поднял голову и посмотрел на его лицо.

– Твою мать! Ну прям как в кино! – сказал он, повернувшись к своим подчиненным, демонстрируя ровный ряд зубов.

Теперь вам понятно, профессор? Понятно, почему на фотографии эти дети лежат ровно в ряд? Это не потому, что их так положили. Они шли так. Шли, подняв руки, соблюдая строй, как мы велели.

* * *

Какие-то воспоминания остаются в памяти незаживающей раной. Время проходит, но эти воспоминания не тускнеют, а наоборот – только они и остаются, а все остальные постепенно стираются. Мир тускнеет, как сгорают один за другим цветные электрические лампочки. Я знаю, что я не безопасный для общества человек.

А теперь я хочу спросить вас, профессор.

Скажите, является ли человек по сути своей жестоким существом? Это правда, что мы опираемся на общий опыт человечества, который весь пронизан жестокостью? Если жить в заблуждении, думая, что тебя считают достойным человеком, можем ли мы когда-нибудь превратиться в ничего не значащее существо, в червяка, в животное, в кусок гнилого мяса? Потерять жизнь, подвергаться оскорблениям, испытывать унижения – разве в этом заключено главное предназначение человека, доказанное ходом истории?