Человеческое и для людей (СИ)

О том, что он испытывал к Иветте Герарди — Иветте-тетиве — приязнь… большую, чем следовало бы. Чем было достойно — к молодой девушке, которая не так давно боялась его как Разрыва, продолжала находиться в зависимом от него положении и, естественно, даже не собиралась отвечать взаимностью.

Которой он не мог ничего обещать. Которая парадоксально заставляла его чувствовать себя человеком без шелухи управленческой и уж тем более Агланнской. Которая ему доверяла, и чтобы переосмыслить неверные заключения, нужно уметь смотреть, слышать и признавать неправоту — оскорбительным неуважением было бы отрицать её собственные заслуги.

Она раз за разом соглашалась разговаривать с тем, кто вызывает у неё отвращение и страх, задавала вопросы и не игнорировала ответы, а когда ты явился навязывать Волю, бросила тебе вызов — единственная из всех.

А что сделал ты?

«Молодости свойственно», — заметил его сильнейшество: а зрелости, очевидно, нет — зрелость предпочитает осторожность, и мудрость, и взвешенность решений, и разве не крылось в сущности, за этими красивыми словами, нечто… порочное?

Двадцатисемилетняя студентка взялась за ритуал, сложность которого неизмеримо превышала её способности, и предсказуемо потерпела неудачу — но она хотя бы попыталась дать отпор, пока мастера и магистры прятались за стенами Университета; и, наверное, весь мир признал бы их поведении более разумным, но было ли оно более правильным?

И окрылённый оправданностью захватчик изначально презирал её, потому что считал, что она слишком многое себе позволила… или потому что, сам того не осознавая, завидовал смелости и хотел всеми правдами и — в первую очередь — неправдами её обесценить?

А, Этельберт Хэйс?

«Я только трачу своё и чужое время и занимаю место, которое кому-то другому было действительно нужно».

А что делаешь ты?

Он занимает кабинет, которого не заслужил.

Пользуется статусом, который начал подтверждать значительно позже, чем следовало, и не подтверждает вот уже почти год.

Является трусом среди трусов, который, запугивая молодёжь, заставляет её создавать проклятые порталы — не объясняя причин, требуя слепого повиновения, добиваясь своего невысказанной, но явной угрозой силы, и разве это называется «зрелостью» и «ответственностью»?

Разве этим он хотел быть? Нет?

А почему получилось-то — так?

«А ты проведи утешительную философскую беседу с сариниллой — не тушуйся, она же хрупенькая, точно-точно тебя не съест».

И только на приятную, но ничего не меняющую болтовню с тем, кто заведомо слабее, тебя и хватило.

А что ещё он мог сделать? Что?!

Ослушаться приказа его сильнейшества было глупо, бессмысленно и так же бесполезно, раскрытие подоплёки нынешней Воли грозит паникой, Себастьяну помогут скорее квалифицированные специалисты, а трое детей умерли — сгорели дотла в подземных тоннелях больше десяти месяцев назад, и их не вернёшь; не оживишь, не возместишь, не обернёшь время вспять — так что он должен был делать?!

Ему до сих пор снилось пламя, сжигающее его самого — безболезненно и быстро; буквально за считанное мгновение, потому что таковы его свойства и суть, и утешало лишь это, и не забывалось — ничто, и слово правителя Оплота Вины всегда, без каких-либо исключений — последнее слово, так что. Теперь. Делать. Этельберту Хэйсу?!

Никто из сильнейших — ни Архонты, ни даже Создатели — не способен исправить то, что он натворил.

Он сам — тем более.

Что ему делать?

А что остаётся?

Он дотянет Каденвер до завершения Воли — без эксцессов, беспорядков и перехода здравой тревоги в истерику.

Поддержит Себастьяна и остальных бывших Хранителей, чем сможет: советом, объяснением, направлением, уменьшением бюрократической волокиты и облегчением переселения их семей в Оплоты; конкретика обозначится, когда прояснятся обстоятельства.

Продолжит общаться с Иветтой Герарди, держась в рамках корректности: отвечая на любые возникающие вопросы и ни в коем случае не демонстрируя… излишнее внимание, которого никто не хотел и о котором никто не просил.

И это всё?

А больше ему предложить нечего.

Врёшь. Опять, в тысячный раз врёшь — самому себе.

Врёт. Разумеется, врёт.

Безудержно, беззастенчиво и беспардонно.

Давай же, давай. Неужели так и останешься трусливее Иветты Герарди?