Человеческое и для людей (СИ)

Откажешься от обязанности, которую принял? Обещания, которое дал, хоть тебе и говорили, что в тринадцатом веке оно не обязательно, потому как вас «набрали с запасом»?

Застрянешь в прошлом навсегда, даже думать не решаясь о пламени, черноте и смерти?

Или всё-таки возьмёшь себя в руки и начнёшь — заново?

Глава 18. Богатое воображение

А ведь она могла не заглянуть в тот бар. Могла сидящего в углу и рассеянно-задумчиво глядящего в стакан мужчину не заметить, либо не захотеть или же не решиться подойти. В конце концов, могла не произвести правильное — приятное — впечатление; и потом, много позже, она спросила у Этьена, почему он тогда на её предложение подсесть и поболтать согласился — в ответ он (разумеется, ну как же без этого) разразился поэзией. Глаза, мол, у неё тёмные и умные, лицо — светлое и доброе, а от улыбки вообще сердце в пляс пускается — нельзя, немыслимо, да круглым дураком нужно было быть, чтобы отказать.

Тем вечером она в зеркало пропялилась минут, наверное, десять, но ничего из страстно описанного не нашла: глаза как глаза, лицо как лицо и улыбка как улыбка — притянуться особо не к чему, но лестно, конечно, что кто-то (Этьен, Этьен, Этьен) считал иначе.

Его слова, как всегда… грели. И пугало — понимание, что своим счастьем она обязана стечению обстоятельств: череде случайностей, где каждая — да-да — легко могла и не произойти.

Этьена и всего, с ним связанного, для неё, в её жизни запросто могло не существовать.

Создатели добродетельные… Изначально-то она предполагала, что… вот как бы выразиться… с красноречивым поэтом они познакомятся на одну ночь — и радостно разбегутся: и удачи, и всё, и счастливо, и бывай. Но получилось совсем по-другому, за что огромное — большее, чем Джахимара и Океан, чем что-либо в мире и сам мир целиком — спасибо.

Если кто-то слушает; где бы и кем бы вы ни были — спасибо.

Демьен де Дерелли «Спор холодности с горячностью»; издано впервые в 1234-ом году от Исхода Создателей

Прекрасна сданная сессия: во-первых, это дело можно радостно отметить, во-вторых, свободен ты аж на декаду — никаких лекций, лабораторных, семинаров, практических заданий и эссе; занимайся, чем хочешь, хватайся наконец за то, до чего руки раньше не доходили.

Например, за поэзию Приближённых Страха — много её накопилось нечитаной, и некоторые образчики… честно, лучше бы таковыми и оставались. Не потому что написаны плохо, его сильнейшество Эндол выбирает-то за прямо противоположное, а потому что становится от них тоскливо, тяжело и откровенно тошно, в чём, несомненно, имеется ценность, но ценности этой — своё время, не нынешнее.

Сейчас хотелось совершенно иного, чего-нибудь… жизнеутверждающего — какое счастье, что взгляд случайно зацепился за томик творений его преподобия ду Гиршани; с ним (и коробкой шоколадных конфет) довольная Иветта на диване и лежала, когда ей по ушам ударила Четвёртая симфония Аханолзара.

И вообще-то она никого не приглашала и не ждала.

Сегодня… какое?.. пятое, вечер — нет, точно ни с кем не договаривалась, но коль пожаловали, то почему бы планы и не пересмотреть?

(Только интересно, кто: Лета, Клавдий, Дориан, Энни, Келла?.. Тьфу, да зачем гадать, если через несколько секунд сама всё увидишь.).

Встав и потянувшись, она подошла к двери и открыла её, даже не спросив, кто за порогом, потому как зачем — чего опасаться и что там могло оказаться внезапно-выдающееся…

Что ж. Например, Этельберт.

Растрёпанный, помятый, взъерошенный Этельберт.

С распущенными волосами. Покрасневшими щеками. Лихорадочно-радостными глазами.

И с улыбкой — до ушей.

Чуть ли не ослепительной.

Иветта моргнула, но он никуда не исчез — и не изменился, не превратился во что-то более привычное, условно знакомое, скорее ассоциирующееся с… Этельбертом Хэйсом, и пришлось вцепиться в косяк, потому что необъятным было желание протянуть руку и дотронуться — схватить, сгрести, сжать; удостовериться, что он реален, не является безумной иллюзией, которой кажется — особенно оглядываясь; растерянно, словно не понимая, где находится и как в загадочном здесь очутился, Неделимый, почему он пришёл, и что — с ним — случилось?..

— Зайдёте?

Вопрос прозвучал высоковато. Несколько даже пискляво, но кто бы на её месте… тем или иным образом ошеломлению бы не поддался?

(Запищать — реакция ещё далеко не худшая, и что уж тут сделаешь, и ну извините.).

Этельберт тоже моргнул — всплеснул руками, встряхнул головой и сбивчиво пробормотал:

— Я… да. С удовольствием, если не помешаю — простите, пожалуйста, что потревожил.