Человеческое и для людей (СИ)

Справила нужду. Умылась. Почистила зубы. Расчесала волосы лежавшим на полке под зеркалом гребнем. И наконец внимательно посмотрела на себя.

Она выглядела ужасно: была бледной, осунувшейся, с кругами под глазами и усталым равнодушием на лице, которое яркое подобие Халирсадина не прятало и не смягчало — какой-то помятой, причём наверняка целиком: она ведь вчера так и не разделась, а затем проворочалась всю пакостную, проклятую (последнюю) ночь.

Она производила откровенно жалкое впечатление.

Имело ли это значение?

Нет. Не имело.

Она продышалась. Вернулась в комнату. Поглядела на стоящий на столе завтрак. Успокоила возмутившийся желудок. Тщательно заправила постель.

Села на неё и, выпив кофе, начала глазеть по сторонам — как будто бы здесь было на что смотреть.

Справа — большое окно, простой крепкий «деревянный» стол и два таких же стула, напротив — ещё одна кровать и дверь в уборную, а слева — крупный шкаф и дверь входная; эту комнату временного содержания от той, в которой довелось побывать… год и четыре с лишним месяца назад, отличал разве что ковёр: там он почему-то был ярко-оранжевым — именно ярко, под ногами словно бы стелилось настоящее живое пламя, что, конечно же, не могло не запомниться.

(Тогда Иветте очень хотелось спросить у стражников: «Извините, а почему ковёр-то… такой?» — но в итоге она застеснялась и не решилась, о чём потом не раз пожалела: смущение и любопытство режут одинаково, вот только второе гораздо долговечнее и имеет отвратительную привычку преследовать.).

Сейчас же по полу струилась глубокая и мягкая вода — а ещё перестал подчиняться свет. Что было… гнетущим осознанием и крайне странным ощущением.

Все лампы являются рукотворными проводниками — работают не на силе, а на магии в её формальном определении: на энергии, полученной путём переработки человеческих чувств Тронами — часть которой затем превращается в силу, то есть внутренний резерв самих людей; однако доля эта достаточно мала в сравнении с целым. И много, очень много столетий назад Создатели рассказали своим ученикам, что можно использовать и остальное: сотворять вещи, как бы воплощающие намерения за тебя.

Разумеется, это не просто: большинство рукотворных проводников делаются несколькими специалистами при помощи сложных цепей жестов и отнюдь не за мгновение — такие сложности не оправданы, когда речь заходит о мелочах, с которыми каждый без особого труда способен справиться и сам (например, заполнение ванны водой). Те, кто занимаются магическими науками всерьёз, в принципе нередко предпочитают — если возможно и не лень — использовать собственную силу, чтобы сохранять, а то и совершенствовать навыки и умение представлять.

Но ни у кого (кроме, вероятно, Приближённых?) её не хватит, чтобы весь вечер освещать целый дом. Чтобы всю зиму его обогревать. Чтобы, наоборот, непрерывно охлаждать продукты — и этот список тянется бесконечно.

Рукотворные проводники являются истинным, активно изучаемым, развивающимся благословением, однако для управления ими всё равно требуется выразить намерение. Вообразить предмет выполняющим — или временно прекратившим выполнять — свою функцию и воздействовать на него.

Реализовать изменение.

Стоящую на столе лампу Иветта могла лишь накрыть плотной чёрной тканью, что вчера и сделала — не было у неё больше элементарной, базовой, обыкновеннейшей способности свет погасить.

У неё отобрали одно из самых естественных свойств человека, словно бы лишили зрения, обоняния или слуха; и как жить-то — калекой?

(Как люди, например, моются — в тюрьмах? В уборной Иветта воспользовалась водой из таза, стоявшего там, видимо, по предусмотрительной милости стражников; и пока что слабо пахла эвкалиптом и ландышем — только своими солями для ванн, которые, к счастью, были очень очищающими и стойкими… но всё же не вечными.).

Что ж. Скоро она это узнает — если повезёт.

Или узнает, что случается с приговорёнными Ферионом.

А может, не узнает ничего.

Время упрямо отказывалось поддаваться измерению: то неслось вскачь, то, стреноженное, ползло еле-еле; то вроде бы шло по прямой дороге, то неожиданно переносилось в густолесье; прыгало, взлетало, струилось ручьём, меняло форму и петляло — делало всё, чтобы отследить его было задачей невозможной.

А затем она стала просто ненужной: в комнату наконец-то вошёл Отмороженный Хэйс.

Не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. Постоял. Изменяющим намерением перенёс и развернул стул. Сел — напротив, не удушающе близко, но и не достаточно далеко. И продолжил молчать и смотреть.

Иветта, выпрямившись и выдохнув, изобразила зеркало.

Она не желала ничего упрощать. Не собиралась сотрудничать — с ним.

«Чего ты хочешь от меня, а? Признания? Извинений? Попытки подлизаться? Истерики? Мольбы о пощаде? Перебьёшься — по каждому пункту».