Человеческое и для людей (СИ)

(И мама очень мало что могла рассказать о своём пребывании в Оплоте Страха, но… но с ней — слава Неделимому; спасибо, спасибо, спасибо — всё было хорошо вот уже пятнадцать лет.).

Многие сотни лет многие сотни магистров пробовали воссоздать Купол Безмолвия, хотя Архонты не единожды утверждали, что ничего не выйдет и дело не в силе (но тогда в чём?!). Заканчивались подобные потуги ничем в лучшем случае и искорёженными жизнями — в худшем.

Этельберт Хэйс был Приближённым, причём поклявшимся не вредить; и допустим, ему можно довериться — в этом, хотя бы здесь и сейчас, вот только…

Есть ли ценность у знания, которым нельзя поделиться?

Что делать с ним — застывшим, замкнутым и запертым?

Станет ли от него легче?

(Станет ли она лучше понимать маму, разделив её опыт?).

Стоило ли оно того?

Нет. Нет. Определённо не стоило.

— Хорошо. Хорошо, ваше преподобие. Я согласна.

Но Иветта Герарди была дочерью Вэнны Герарди; четыре года скакала по всему Материку, а затем поднялась в небо на две тысячи километров, и всё — исключительно чтобы удовлетворить любопытство, так ей ли было отступать теперь?

(Как, выбрав побег, потом смотреть в глаза той, кому выбора в своё время не предоставили?).

И неясно, что было более пугающим: ожидание, очередная улыбка Хэйса или… сочетание из «очередная», «улыбка» и «Хэйса».

— Спасибо вам, эри. Минуту.

«Ага. Поторопись, пожалуйста — не хочу успеть передумать».

И следовало отдать ему должное: всё у него было прекрасно со скоростью и грацией — «вложенные намерения» являлись делом далеко не тривиальным; у Иветты ушли долгие годы на то, чтобы (в основном, в большинстве — обыденных — случаев; почти) перестать спотыкаться и мысленно, и в жестах при воплощении «созидания, которое изменяет, если»; для Хэйса же это словно бы было игрой.

На фортепьяно. Отточенной бесчисленными часами практики. Привычной, пропитавшей кости и плоть, и потому — виртуозной.

Хотя почему «словно бы»? Ему лет-то сколько? Небось дохрена-дохренища — а раз так, то завидовать… ну… просто бессмысленно.

Он наверняка жил дольше, чем мама, и ещё умудрится её пережить; она же в Оплоте Страха — в течение того проклятого, бесконечного года — регулярно чувствовала…

…очевидно… ничего.

Хэйс закончил жестикулировать, и опустил руку, и сказал:

— Готово.

И Иветте очень хотелось спросить: «А вы уверены?»

Конечно, не всякое изменяющее намерение ощущалось (в конце концов, самые неприятные и жуткие проклятия характеризовались скрытостью), но ей почему-то казалось, что это должно обязательно. Впрочем, Оплоты ведь никому ничего не должны — как и вытекающее из них, так что всё логично.

(И подобные воплощения были либо осязаемыми, либо нет, а не «ну в норме нет, но если идёт дождь или у выражающего чешется пятка, то да», а значит мама, скорее всего, и вправду всегда чувствовала лишь благословенное ничего — спасибо Неделимому за милость Его и Его Ипостасей.).

— Воля Архонтов, эри, — чуть приподняв голову и глядя ей прямо в глаза, проговорил Хэйс; бесстрастно, размеренно и чётко, — была сформулирована потому, что им пришлось превентировать Разрывы на Оренвайе.

И Иветта ответила — сразу и не подумав:

— Это же невозможно.

Не над чем здесь было думать: «превентировать» — закрыть-до-открытия — единственное, что сами Архонты могли сделать с Разрывами; (чересчур, непростительно) много времени ушло у них на то, чтобы этому научиться, и результат всё равно был неидеальным: Приближённым до сих пор приходилось сражаться с Всепоглощающим Ничто (к счастью, в безлюдных лесах, горах и пустынях), однако Университетов его тьма не касалась по умолчанию и определению.

Не появляются Разрывы в небе — только на земле.

Лучшие из магистров уже пятикратно подняли горные пики ввысь в том числе вот поэтому; так откуда, откуда?..

— Магистры, которые выступали за Поднятие, так полагали — в Оплотах на это надеялись. Но предполагали и иное развитие событий.

Как-то невнятно (неуверенно?) взмахнув рукой, Хэйс продолжил:

— Как вы знаете, природа Разрывов неясна: когда мы говорим о них, мы говорим о неких закономерностях, а не фундаментальных законах. Известно, что Разрывы — в основном — открываются рядом с людьми. В первую очередь страдают населённые пункты, и существуют разные предположения: одни винят людскую суть, другие — силу, третьи — её чрезмерное использование… Но так или иначе люди «притягивают» Разрывы; повторюсь, говорим мы лишь о закономерностях и корреляциях. Первую волну для удобства принято называть «катастрофой четырёхсотого года», хоть это и не совсем правда: начали Разрывы открываться — по всему миру — спустя триста девяносто шесть лет после Исхода Создателей. Оренвайю же подняли в небо…

— Четыреста семь. Четыреста семь лет назад. Неделимый помилуй… Погодите. Прошу прощения, дайте мне подумать. Подождите секундочку.

Ей… наверное, не следовало перебивать Хэйса, к тому же настолько невежливо; однако он слишком долго говорил о том, что она знала и так — а затем назвал числа.