Как же хорошо, что если из кабинета Хранителя хочется выйти, к Хранителю нужно повернуться спиной.
— Иветта, подождите.
И заговорил неожиданно — Хранитель.
Управляющий. Приближённый. Избранник одного из сильнейших сего мира. Холод, от которого она, сама не заметив, успела отвыкнуть.
Пронизывающий море тонкий лёд
.Или, возможно, сами студёные глубины.
Она остановилась. Сжала зубы. И с готовностью развернулась, потому как если его преподобие изволит настаивать, что ж — ему же хуже.
Пусть сам отвечает за то, что себя не бережёт.
Она развернулась, выпрямилась, вскинула голову и моргнула, — с
моргнула — но рассмотреть его тщательно всё равно не получалось, потому что глаза застилали проклятые, чтоб им сгореть, слёзы, а у него такой проблемы наверняка не имелось, и…Доволен?
Что ты ожидал увидеть и можно мне уже наконец уйти?
Он не позволил — не приказал — ей уйти, как поступил бы любой разумный, здравомыслящий человек. Не-е-ет, вместо этого он встал из-за стола, и обошёл его, и сделал шаг к ней — и ещё один, и застыл рядом, и, кажется, сложил лицо в нечто растерянно-расстроенное, и неловко дёрнул руками…
Ради Неделимого, Создателей, неба, земли, звёзд, космоса и всего, что для тебя священно, да чего ты хочешь-то?!
И обнял.
Он пах снегом, бергамотом и можжевельником.
Был очень высоким, тёплым, но не особо-то мягким — весь целиком.
И держал совсем не крепко: она могла бы рвануться и вырваться; отойти, отпрянуть, отшатнуться, отдёрнуться — любым способом отлипнуть и убежать и как-нибудь разобраться, его пожалев, но он ведь предложил, пригласил, беззастенчиво напросился, так почему бы не вжаться, не вдохнуть и не выдохнуть…
…ночь тройного «П» — она сглупила, да, но ей никогда раньше не было настолько до одури, до безумия страшно, этого не должно было произойти, ей снились ручьи крови, а не океан пепла, и она никому не помогла, и стала бы лишь посмешищем, позором и очередным примером, если бы Этельберт Хэйс был таким, каким она его видела.
…перепуганный Каденвер — настороженный до сих пор и до сих пор же скучающий по отцам, матерям, дядям, тётям, дедушкам и бабушкам, (двоюродным-троюродным-родным) братьям и сёстрам, друзьям, любимым, коллегам, наставникам, воспитанникам и, возможно, даже детям, и дому, и площадям, и театрам, и родине, и земле, которая не является срезом горы.
…неожиданный обыск — справедливый, потому что она была виновна, и стало ещё страшнее, но вместе с ужасом взвивалась ярость, ведь она нарушила закон, однако не сделала ничего дурного, а потом ярость утонула в усталости, какая приходит, когда исправить что-либо нельзя уже точно и остаётся только ждать, а потом усталость растворилась в стыде, вызванном осознанием, что она рьяно защищалась от того, кто и не думал нападать.
…Хранителя Себастьяна Краусса — который будет жить, но придётся начинать с начала, с потерь и под другим-чужим именем, и это неправильно, неправильно пятикратно , однако ничего не изменишь, потому что нельзя отказаться или отменить, когда говорят — все шестнадцать, и приходится довольствоваться тем, что осталось, а жизнь — это не мало, нет, это отнюдь не мало.