Человек безумный. На грани сознания

Невероятно интересна рекапитуляция стадий пренатального развития, о которых Робер не мог знать. Вступив на путь ментального построения своего тела после вытеснения Волка, он в ходе внутриутробной регрессии принимал позы эмбриона и делал то, что ребенок делает в материнской утробе. З. Фрейд говорил, «что всякое переживание внешнего мира имплицитно относится к чему-то уже воспринятому в прошлом. Это можно расширить до бесконечности – в некотором роде всякое воспринятое обязательно предполагает отнесенность к воспринятому ранее» (там же. С. 33).

Откуда больной ребенок мог знать позу эмбриона? Откуда он мог знать про родильные воды, которыми как бы обливал себя? Или это еще более древняя память – о рождении из воды? Это поведение подтверждает теорию мозговых гомункулусов, а именно что в нас сидит не только декартов человек, не только фрейдов, не только юнгов, но кто-то более древний, гомункул-животное.

Практика психоанализа выявила, что далеко не все больные способны работать в группе, и мальчик-волк являет собой яркий пример. Видимо, древним шизофреникам тоже надо было пройти длинный путь личных страданий, прежде чем общество стало той силой, которая смогла сделать их людьми окончательно, выпестовала Самость. Первая логика была не чем иным, как общемыслием по конкретным вопросам, и здесь роль социума, безусловно, была ведущей. Здесь, в общем, нет большой проблемы для исследователя, здесь хорошо работает французско-советская теория интериоризации.

Самый трудный вопрос заключается в следующем: как первобытные аутисты-шизофреники оказались способны «работать в группе»? Сама эта способность – такое достижение, что является своего рода «дорожной картой» к выздоровлению. Отсюда следует, что общество сыграло решающую роль – но в окончательном решении проблемы. Теория интериоризации имеет вторичное значение. А что было вначале? Почему сумасшедшие, гиперсексуальные, возбудимые, агрессивные пресапиенсы, с которыми эволюция сыграла злую шутку, порушив животные инстинкты, в том числе те, на которых зиждился их животный социум, оказались способны к работе в группе, оказались способны образовать новый, небывший на земле социум – человеческое общество, основанное на табу и морали? Почему они перестали разбивать черепа своим, жившим с ними в одной пещере мужчинам, женщинам, детям, а, наоборот, стали защищать слабых, делиться с ними пищей, как это стал делать Робер?

На этот важнейший для теории психогенеза вопрос отвечает феномен, вызывающий не только огромный интерес психоаналитиков, судя по тому, что обсуждался на всех конгрессах, а на некоторых являлся главным: связь переноса и любви.

Это был не только профессиональный интерес, эта связь представляла собой огромную проблему для врачей. Были случаи, когда они платили жизнью, вызвав у пациентов вследствие переноса безответную любовь-страсть, с которой пациенты не могли совладать. Это, кстати, не редкое явление. Совсем недавно я смотрел по американскому каналу ID расследование преступления, совершенного психохроником. С агрессивным мальчиком с расщепленным сознанием терпеливо работала одна женщина. Вначале он швырял в нее что ни попадя – ненавидел. Но она добилась успеха. Он даже смог получить права, и родители подарили ему авто. Учительница объявила юноше, что дальше с ним будут работать другие педагоги, специалисты по его возрасту, а она возьмет нового ребенка. «Вы моя учительница!» – ответил он ей. Начались преследования. Дело кончилось тем, что он врезался на автомобиле в ее дом и едва не убил ее дочь.

В приведенном выше примере мы видим, что Робер после того, как Розин Лефор осуществила перенос Волка на себя, вначале ее возненавидел, начал оскорблять, делать на нее агрессивное «пи-пи», запирать, а потом полюбил до ревности к окружающим. «Одним из самых важных вопросов аналитической теории является вопрос о соотнесении между узами переноса и негативными или позитивными характеристиками любовного отношения», – пишет Лакан (там же. С. 63). «В «Замечаниях о любви в переносе» Фрейд не колеблясь называет перенос словом «любовь», – говорит он. – Фрейд в своем исследовании не уходит от феномена любви, страсти в его самом конкретном смысле и говорит даже, что между переносом и тем, что в жизни мы называем любовью, нет никакой существенной разницы (выделено мной. – В.Т.). Структура искусственного феномена, которым является перенос, и структура непроизвольного феномена, называемого любовью, а еще точнее, любовью-страстью, в психологической плоскости эквивалентны» (там же. С. 51).

И далее Лакан пишет: «Речь идет не о любви в качестве Эроса – универсального присутствия власти, связующей субъектов и лежащей в основе всякой реальности, внутри которого движется анализ, – но о любви-страсти в том конкретном виде, как она переживается субъектом, о своего рода психологической катастрофе» (там же. С. 64).