Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества

Если тень считается столь тесно связанной с жизнью человека, что ее потеря влечет за собой упадок сил или смерть, то естественно ожидать, что ее уменьшение будет восприниматься с тревогой и опасением, как означающее соответствующее снижение жизненных сил ее обладателя. Изящный греческий писатель сравнил человека, живущего только ради славы, с тем, кто всем сердцем устремляется к своей тени, надувается и хвастается, когда она удлиняется; печалится и унывает, когда она укорачивается; растрачивается и тоскует, когда она сходит на нет. Дух такого человека, продолжает он, должен быть непостоянным, поскольку с каждым часом дня он то нарастает, то готов исчезнуть. Утром, когда в лучах солнца, только что поднявшегося над восточным горизонтом, человек отбрасывает тени огромной длины, сравнимые с тенями, отбрасываемыми кипарисами и башнями городских стен, как он веселится и ликует, воображая, что по росту сравнялся с гигантами древности; с каким важным видом он тогда вышагивает и красуется на улицах, на рынке и повсюду, где собираются люди, чтобы его видели и им восхищались. Но день продолжается, настроение его меняется, и он с опечаленным видом возвращается домой. В полдень, когда его некогда бесконечная тень уменьшается до пятнышка у самых ног, он замыкается в себе и не выходит на улицу, стыдясь смотреть в глаза своим согражданам. После полудня он оживляется, и по мере того как день угасает, его радость и гордость вновь прирастают вместе с длиной вечерних теней. Писатель, задумавший таким образом разоблачить тщету славы как предмета человеческих амбиций, уподобив ее вечно меняющейся тени, не подозревал, что в реальной жизни есть люди, которые дорожат своими тенями почти так же, как и тот простофиля, которого он выдумал с назидательной целью. Как трудно бывает расправленным крыльям воображения превзойти человеческую глупость!

CLI. Вера во внешнюю душу

Не имея возможности абстрактно представить себе жизнь как постоянную вероятность ощущений или непрерывное приспособление внутренних механизмов к внешним отношениям», дикарь думает о ней как о конкретном материальном предмете определенной массы, который можно видеть и обрабатывать, хранить в ящике или сосуде и подвергать ударам, ломать или разбивать на куски. Необязательно, чтобы жизнь, понимаемая таким образом, находилась в человеке; она может отсутствовать в его теле и все равно продолжать одушевлять его в силу своего рода симпатии или действия на расстоянии. Пока этот объект, который он называет своей жизнью или душой, остается невредимым, человек здоров; если он поврежден, он страдает; если он разрушен, он умирает. Или, говоря иначе, когда человек болен или умирает, этот факт объясняется тем, что материальный объект, называемый его жизнью или душой, будь он в теле или вне его, либо получил повреждения, либо был уничтожен. Но могут возникнуть обстоятельства, при которых, если жизнь или душа остается в человеке, она имеет больше шансов пострадать, чем если бы она была спрятана в каком-нибудь надежном потайном месте. Соответственно, в таких обстоятельствах первобытный человек вынимает свою душу из тела и помещает ее для безопасности в какое-нибудь укромное место, намереваясь вернуть ее в тело, когда опасность минует. Или же, если он обнаружит некое абсолютно безопасное место, он может довольствоваться тем, что оставит там свою душу навсегда. Преимущество этого способа заключается в том, что пока душа остается невредимой в том месте, где она была помещена, сам человек бессмертен; ничто не может уничтожить его тело, поскольку его жизнь не находится в нем.

Свидетельством этой первобытной идеи является целый ряд народных сказок, среди которых норвежская сказка «Великан, у которого не было сердца» является, пожалуй, самым известным примером. Подобные истории широко распространены по всему миру, и по их количеству, разнообразию событий и деталей, в которых выражается главная идея, можно сделать вывод, что концепция внешней души была сильна в сознании людей на ранних этапах истории. Ведь народные сказки – это прямое отражение мира, каким он представлялся первобытному уму, и мы можем быть уверены, что любая идея, которая часто встречается в них, какой бы странной она нам ни казалась, должна была когда-то быть обычным предметом верования. Эта уверенность, в той мере, в какой она касается предполагаемой способности отделять душу от тела на более или менее длительное время, убедительно подтверждается сравнением рассматриваемых народных сказок с реальными верованиями и обычаями дикарей.

CLII. Ритуал смерти и воскресения