Человек и его тень

По-разному любят отец и мать своего ребенка. Первый детский крик, нет, даже первый внезапный толчок ребенка в утробе матери, детские слезы и смех, его лепет и молчание, его движения и неподвижность — все заботит материнское сердце. Чжан Сыюань с самого начала чувствовал неразрывную связь между собой и ребенком, которому радуешься, которого укачиваешь и не можешь укачать, который без конца плачет и не хочет закрывать глаз или, поплакав, сразу засыпает. Первый ребенок умер, и поэтому Чжан Сыюань сверхзаботлив к появившемуся у него и Хай Юнь зимой пятьдесят второго года Дун Дуну. В этой заботе сказывалось чувство ответственности, привычное представление о том, что отец должен любить своего ребенка. Но это была не любовь. Была любовь, и недолгая, лишь к Хай Юнь. Он знал, как Хай Юнь беспокоится и терзается, как болезненно, без памяти, любит сына, но в первую неделю после родов он чувствовал себя неловко, когда Хай Юнь требовала, чтобы он постоянно радовался Дун Дуну.

Десять месяцев спустя академический отпуск Хай Юнь окончился, она уехала. Дун Дун уже научился вставать, делать шажок, держась за стену, мог неотчетливо произнести «дядя». Дун Дун всегда называл отца «дядя», что немного огорчало Чжан Сыюаня. В то время у Дун Дуна уже выросло восемь зубов, он мог грызть печенье, иногда даже съедал — слезы прыгали из глаз — головку лука. Это делало Дун Дуна похожим на взрослого, и Чжан Сыюань надеялся, что на его жизненном пути появился новый спутник. От этой надежды перехватывало горло. Загруженный до предела работой, он находил время позвонить домой и справиться о здоровье ребенка. Позже пришли «не совсем верные» слухи о связи Хай Юнь с одним из ее институтских друзей. Самая пошлая, самая подлая, пугающая мысль мелькнула в голове: от кого же Дун Дун? А, надоело! У меня и времени нет, чтобы разбираться в этом. Я должен разбираться в судьбах трехсот тысяч человек. Он был настолько занят, что не было ни минуты поглядеть на Дун Дуна.

Он простил Хай Юнь, ибо был высокопоставленным, дальновидным руководителем, простил еще и потому, что любил Хай Юнь. Если любишь, то и прощаешь, все можешь простить. Но он не хотел замечать, что лицо сына, который был похож на Хай Юнь, залито слезами. Он хотел собственного позора. Но не его ли любовь и была причиной несчастий Хай Юнь? Ха-ха-ха! Слезы Хай Юнь — капли дождя на лотосе, таянье снега на коньке крыши, первый весенний дождь, который не в силах увлажнить иссохшее горло зелени! Весной 54-го года, когда сквозь струи дождя он увидел плотно прижатое к оконному стеклу лицо Дун Дуна, сплющенный стеклом сине-белый смешной нос, он почувствовал свою любовь к сыну. Кругом — прохлада, пасмурь, и это успокаивало его иссохшую душу. Вечна нестареющая весна, вечна свежая и нежная зелень листьев, вечен бесконечный, неостановимый, неоскудевающий дождь! Малыш залезал на стол, прижимался лицом к стеклу, пристально разглядывал заоконные чудеса мира, свисающие отовсюду нити дождя, невиданные, интересные, странные и подозрительные. Это был первый дождь-подарок недавно родившемуся человеку. Погребенный под бумагами и совещаниями, словно прожорливый шелковичный червь под ворохом листьев тутового дерева, Чжан Сыюань был глубоко тронут видом Дун Дуна, радующегося дождю, сердце застучало громче. Весна, зелень листьев — они как живые существа для того, кто недавно родился. Только в детстве можно увидеть будоражащие душу чудеса, которые он, Чжан Сыюань, уже не замечает, лишь идущие вослед понимают колдовскую силу жизни. Жизнь нескончаема, этому миру не суждено истлеть и сгнить. Не замечать своего сына? Собственного сына! Он с трудом вспомнил, даже не вспомнил, а смутно представил себя в двухлетнем возрасте, тридцать один год тому назад, как он точно в такой же позе, расплющив нос о стекло, радовался первому в своей жизни весеннему дождю. Разве он и Дун Дун не две точки на одном жизненном пути? Он идет по нему, идет ради миллионов детей, он хочет взвалить на себя весь тяжкий груз, все свои силы отдать самому трудному, самому великому делу, в котором участвует человечество с часа своего рождения. Подрастут Дун Дуны, их жизнь будет намного лучше, чем наша. Желаю тебе счастья, сын!

С этого дня он охотно проводил свободное время с сыном. Когда он, взяв сына за руку, медленно шел по улице (Дун Дун уже мог немного ходить), то разве шли не мужчина с мужчиной? Когда, взяв сына на руки, он усаживался на молочно-белый плетеный стул в кафе, разве он не на равных с другим самостоятельным человеком — сейчас это его гость — закусывает и выпивает? Когда сын склонялся над мороженым, этим «северным льдом из-за моря», что-то весело напевая, отец снова чувствовал, как счастлив и доволен! Дождавшись, когда Дун Дун съест мороженое, он поднимал сына высоко-высоко над головой — погляди, ты стал выше меня! Любовь отца и сына — мужская любовь, скорее дружба, чем родство по крови.