Человек и закон. Майкопский «Негус»

В начале июня 1953 года Николаю было официально предъявлено обвинение по статье 58 УК РСФСР, пункты 16, 10 и 11. Бунин и Бывалов внимательно следили, как подследственный читал текст обвинения. Предложили ему книжечку Уголовного кодекса.

— Не надо, — усмехнулся Шурко. — Я знаю, что это такое. Нас учили.

Взял ручку, твердо написал: «Смысл обвинения мне понятен. Виновным себя признаю полностью». Подписался. Рука у него не дрожала.

Вскоре после этого офицеры были вызваны к полковнику Метукову. Павел Данилович листал дело Шурко.

— Ну что, товарищи, пора подбивать бабки, — сказал он. — Давайте ответим на наш вечный вопрос — кто ты есть, Николай Карпович Шурко? Вот его самооценка, видите, я закладки сделал. Читаю. Вы, Игорь Алексеевич, просили его уточнить, что им, Шурко, двигало, когда он откликнулся на предложение Байдалакова и Околовича остаться в Западной Германии. Ответил: «Я согласился в надежде обрести оседлый образ жизни и обзавестись семьей. Однако этого не произошло. Мне предложили отправиться в школу пропагандистов». Так, далее уже о периоде энтээсовской учебы... «Среди нас преобладало настроение обреченности, каждый думал — если придется умереть, то пусть на родной земле. Жизнь за границей всем опостылела».

Майор Курган хотел было что-то вставить, но Павел Данилович жестом остановил его.

— А вот очень, очень любопытная беседа Михаила Андреевича с этим унылым, я бы сказал, шпионом:

«— На какое время рассчитано было ваше пребывание в СССР?

— Для меня возврата не было...

— Какое вознаграждение ожидали вы получить?

— Абсолютно никакого.

— Из этого следует, что вы согласились работать в силу своих политических убеждений?

— Да, так можно понимать. Но на самом деле у меня была мысль другая. Я оторвался от дома, побывал в другом мире, особенно если говорить о Марокко. Когда я туда попал, у меня было полнейшее разочарование в жизни...»

— Теперь внимательно слушайте, товарищи: «Семьей я не мог обзавестись, потому что там совершенно другие нравы, а сбиться на тот путь, на котором оказалось там большинство людей, я не хотел, а желал возвратиться на родину, но сразу сделать этого не мог, потому что много говорили о том, что кто возвращается, тех расстреливают. Я боялся.

— Но вы имели твердое намерение выполнить задание? — наседает на него наш Михаил Андреевич.

— Я этого не отрицаю, — говорит шпион.

— Ради осуществления своих антисоветских взглядов? (Следите за своей речью, товарищи, взгляды осуществить нельзя!)

— Я не знаю, какие у меня были бы взгляды после того, как я пожил бы в СССР.

— Но до этого?

— До этого — да».

Полковник Метуков закрыл папку:

— Прошу высказываться.

— Павел Данилович сделал нажим на моральный, так сказать, облик, — усмехнулся Игорь Алексеевич Бывалов. — Могу добавить, что Шурко с неохотой говорил о том, как янки возили их в мюнхенские бордели.

— Зато Лахно аж слюной закапал, когда затронули эту тему, — вставил подполковник Бунин.

— Ну, Лахно просто волк... А вот у Шурко действительно сохранилась какая-то мораль, даже, я бы сказал, порядочность. Я специально гонял его вокруг одной детали, фамилии деревенской женщины, у которой два года он просидел за печкой, — не назвал. Мне не нужна была она, но я почувствовал его волнение и стал испытывать. Устоял. Что ж, будь он у меня в роте, и в самом дело можно было бы вписать в характеристику — «морально устойчив».

— Человек он, безусловно, слабый, — подал голос майор Курган. — Но уж точно не злодей. Как-то он сказал, что при приземлении у него мелькнула мысль: зарыть рацию и все прочее, махнуть в Сибирь и затеряться в каком-нибудь лесничестве, только по дороге вставить золотые зубы — у них у всех по тридцать монет... но это к слову. Я предлагаю, товарищ полковник, немедленно предложить ему работать на нас. Соображения по радиоигре я готов представить завтра.

— Я больше всех работал с Шурко. — Подполковник Бунин говорил как всегда неторопливо, четко выговаривая слова. (Однажды на фронте был у него из-за этого казус, который мог весьма неприятно кончиться: бдительный часовой, вчерашний студент-филолог МГУ, принял его за иностранца...) — Пришел я к однозначному выводу: это просто слабый человек. Но слабый по меркам нашего нелегкого времени, по меркам войны. Вы представляете, товарищи, если бы такой вот Шурко не был мобилизован в армию, а остался бы, как говорится, ковать в тылу оружие победы? Ну, гимнастерки шить, хлеб сеять... Убежден, он был бы очень хорошим, добросовестным работником.

Полковник Метуков поморщился:

— Эк вы куда хватили, Михаил Андреевич! Звучит красиво, но совершенно нереально. Когда идет призыв, некогда с каждым по отдельности разбираться, в душу влезать. А вот долг свой выполнять, особенно когда Отечество в опасности, обязаны все, независимо от личных склонностей...