Человек идет в гору

Заносчивость и грубость Крафта вызывали немало нареканий со стороны рабочих.

Как-то закапризничал импортный станок. Студенты, сколько ни бились, не могли наладить. Тогда позвали Крафта.

— Уходите фон! —сказал он. — Вы не инженеры, а дрофосеки! Инженер Крафт сам лишно будет ишрафлять.

Крафт снял пиджак, обнажив ослепительно белую рубашку с накрахмаленными манжетами, покопался, попыхтел, поругался по-своему и вылез из-под станка.

— Нишего не выйдет. Надо капитальный ремонт, — уже с меньшей заносчивостью, но твердо сказал Крафт.

И вдруг Николая словно подмыло.

— Выйдет!—крикнул он со злой уверенностью,— Инженер Крафт не сделал, а русский студент Колька Бакшаноз сделает!

Николай возился со станком весь день. И сделал!

Рабочие были в восторге:

— Молодец парень. Утер нос Крафту!

Анна выслушала этот рассказ, задумчиво поводя бровью. С тех пор она больше не смеялась над

Николаем.

— Когда мне рассказали о твоем столкновении с

Крафтом, я увидела тебя совершенно другим, будто в щелочку я твою душу подсмотрела.

— Ну и... понравилась?

— Понравилась!—ответила она просто.

Вот за эту-то смелость и простоту, за эти синие, чистые, никогда не знавшие лжи глаза и полюбил ее Николай.

Прощаясь с женой перед отправкой поезда с эвакогоспиталем, Николай частил срывающимся голосом:

— Ты знаешь, Анна, мне кажется невероятным, что мы с тобой когда-то были чужими, незнакомыми людьми.

Не верится, что мы родились в разных семьях, что было время, когда мы не думали друг о друге...

А глаза его говорили: «Увидимся ли, Анна? Пройдем ли сквозь пургу или затеряемся в жестокой непогоди?..»

Она поцеловала мужа и убежала в вагон. Поезд тронулся. Женщины-врачи и сестры облепили окна, прощаясь с близкими.

...Николай оторвался от своих мыслей и снова взглянул на влюбленную парочку. В трамвае было полутемно. Где-то возле кондуктора слабо светилась тусклая лампочка.

Показались трубы теплоэлектроцентрали. Николай сошел с трамвая и свернул на шоссе, ведущее к заводскому аэродрому. Главный инженер приехал на полчаса позже.

— Я за вами заезжал, Николай Петрович. Мне сказали, что вы ушли к трамваю.

— Извините, Александр Иванович. Я забыл предупредить вас, что люблю ходить пешком,— улыбаясь, ответил Николай.

«Аэродром» — слишком громкое название для этого пустынного поля, зажатого между двумя массивами леса. Здесь стояла большая брезентовая палатка, в которой собирали самолеты, и четыре фанерных самолетных ящика, заменявших служебные помещения. В одном ящике помещались военпреды и бюро цехового контроля, в другом — начальник цеха, в третьем — охрана.

Четвертый ящик считался своеобразным клубом. Это было единственное место, где можно было отогреться. Здесь всегда было много народу: то забегут покурить сборщики, то придут отдохнуть и погреться мастера, в ненастную погоду здесь весь день у железной печки сидели летчики и мотористы, сушилась охрана'после наряда.

— Виктор Павлович! — обратился главный инженер к начальнику цеха. — Выложите ночной старт. А мы пока погреемся.

В ящике стояла полутьма, и вошедших не заметили.

Сборщик Ибрагимов — худенький, чернявый паренек в стеганом пиджаке и брюках, заправленных в большие, не по росту, ботинки, стоял возле печки, держа в руках лист бумаги. Красный свет от открытой топки вырывал из темноты» его возбужденное лицо с припухлыми, детскими губами.

— Наша бригада решила именовать себя фронтовой и вызывает на соревнование бригаду Лунина-Кокарева!—громко и взволнованно прочитал Ибрагимов.

Стало неожиданно тихо. Только сборщик Корунный из бригады Лунина-Кокарева удивленно протянул:

— Ой, хлопцы, мабудь зараз у лесе вовк здох!

Никто не засмеялся. Вызов бригады Ибрагимова прозвучал неслыханной дерзостью. Полгода назад начальник цеха привел к бригадиру сборщиков Лунину-Косареву трех мальчиков. Самому старшему из «них — Ибрагимову — едва перевалило за пятнадцать лет. Они €ыли в не по росту больших и широких куртках и стояли, поводя плечами и пряча в рукава озябшие руки.

— Обучите, — сказал Лунину-Кокареву начальник деха. — Через месяц поставим на самостоятельную.

— Что мы с этими шплинтами делать будем? — возмутился бригадир. С тех пор и шрозвали их «шплинтами»,

Шплинт — маленькая проволочка, которой контрят гайки, чтоб они не отвернулись. Это самая мелкая и самая дешевая деталь в самолете. «Шплинтами» звали бригаду Ибрагимова еще и потому, что Лунин-Кокарев не допускал их ни к одной более или менее ответственной операции и заставлял только шплинтовать гайки.

Были у Дунина-Кокарева и другие странности.

Крутнул он однажды магнето, вытаращил глаза и крикнул Ибрагимову:

— Искра в костыль бьет. Лови ее!

— Как? — спросил ошарашенный Ибрагимов.

— Скинь тужурку и оберни костыль. Да держи крепче!

Ибрагимов снял т»ужурку и полчаса пролежал под самолетом, стараясь не выпустить неуловимую искру.

Заметив, что все собираются к самолету, словно на представление, и поняв, что Лунин-Кокарев над ним посмеялся, Ибрагимов поднялся, заблестев глазами от обиды.

Лунину-Кокареву крепко попадало за чудачества, но сборщик он был превосходный, и ему многое прощалось.