— О нем! Сегодня на парткоме я поставил вопрос о замене Сладковского молодым инженером Рубцовым. Мое предложение встретили улыбками. «Хрен редьки не слаще», — сказал Семен Павлович. — У Рубцова нет организаторских способностей». «Зато он способный технолог, а это главное!» — ответил я. Гусев, разумеется, поддержал директора. Ну и все дело снова свели к тому, что у меня какая-то личная неприязнь к Сладковскому, что мне, парторгу, надо больше заниматься воспитанием Сладковского и прочее, и прочее.
— Со Сладковским у меня вчера был короткий и весьма выразительный разговор, — улыбнулась в темноте Анна. — Прихожу в технологический отдел. Сладковский стоит в окружении девушек-технологов, как Тарас Бульба среди запорожцев, и с развязностью окликает меня. «Сейчас Анна Сергеевна прочтет лекцию о пользе воды кипяченой и о вреде воды сырой», — говорит он с театральным пафосом.
— Я хотела прочитать лекцию о невыполнении главным технологом своих обязанностей по охране здоровья работников, — отвечаю ему. Сладковский сменил смех на растерянную улыбку.
— Скучно, Анна Сергеевна. Опять про разбитые форточки, опять про грязное полотенце. Не оригинально!
— Хорошо, Виктор Васильевич. Я решила прибегнуть к другой, более доходчивой форме убеждения: составить акт и оштрафовать вас.
Тут все расхохотались: я заметила, Сладковского народ не любит.
— Зато руководители с ним нянчатся. А он стоит на пути, как столб. Зло берет! Хоть сам вставай во главе технологического и веди дело.
— Смотри, надорвешься, Коля. И главный конструктор, и парторг, и над истребителем работаешь! А мне твой кашель не нравится.
— Вредная докторская привычка во всех встречных и поперечных видеть больных.
— Завтра пойдешь на рентген. Я договорилась с профессором.
— Ну вот, не хватало еще забот, — заворчал Николай и стал раздеваться. Из соседней комнаты доносился громкий храп сына.
— Умаялся, — сказал Николай, прислушиваясь. — Слышал я, возомнил он себя Александром Македонским второго механического.
— С Глебушкой творится неладное, — с тревогою и затаенной болью проговорила Анна. — Он стал заносчив, несправедлив и груб с товарищами.
— Да, мы с тобой проглядели, — вздохнул Николай. — А теперь краснеть приходится перед людьми.
— Отчитай его, — попросила Анна. — Строго, сурово, по-мужски.
— А ты что же? По-моему, у тебя характера хватит поговорить с ним начистоту.
— Говорила… Знаешь, что он мне ответил? «Мама, не обижайся… ты лечишь меня три раза в день по столовой ложке упреков. Давай условимся: я выпью сразу всю бутылку этой микстуры, и точка!» Не помню сейчас, но в запальчивости я сказала ему много неприятного. Он слушал стоя, пригнув свою упрямую голову, а потом молча вышел из комнаты.
— Вот шельма! — громко воскликнул Николай. — Откуда в нем эти замашки?
В соседней комнате храп прекратился, и скрипнула кровать.
Николай долго не спал. К беспокойным мыслям о заводских делах прибавилась забота о сыне.
Примирение с Глебом не внесло спокойствия в душу Наташи.
Так течение иногда образует вращательное движение воды, и в бешеном водовороте поднимается со дна ил, мутя прозрачную чистоту реки…
Наташе было не по себе в бригаде Глеба. Ребята часто о чем-то шушукались. Она перехватывала их недовольные взгляды, устремленные на бригадира. Наташа пыталась с ними заговорить, но они отвечали лишь насмешливым пожатием плеч, опасаясь, верно, что она передаст разговор Глебу.
Однажды в обеденный перерыв она подошла к Павке Семенову — коренастому, не по годам широкоплечему, с русой чолкой, лихо нависшей над бровями.
— Ты трус! — сказала она, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Что-о? — опешил Павка.
— Трус! Ты знаешь что-то нехорошее о Глебе, а открыто сказать боишься.
— Но-но! Полегче на поворотах — колесо слетит! — проговорил Павка, угрожающе придвигаясь к ней плечом. — Я всем говорю и тебе повторю, раз уж сама напросилась: твой Глеб — ас!
— Что это такое ас? — спросила Наташа, дивясь презрительному тону Павки и вспомнив, как недавно у точильного круга ребята бросили Глебу вслед то же слово.
— Форсун и задавака! Единоличник! Вот что такое ас.
— Но причем тут Глеб?
— Причем? За товарищей нас не считает — раз, секреты свои за пазухой прячет — два, работать не учит — три! Вот! А теперь можешь идти и передать все своему асу, — он отвернулся, считая разговор оконченным.
Наташа не обиделась. И хоть мало поняла из отрывистой, сбивчивой речи Павки, решила поговорить на эту тему с Глебом.
Вечером, когда он провожал ее домой после кино, и они остановились у палисада под высокой березой, Наташа, высвободив руку из его горячей руки, сказала:
— О тебе нехорошо говорят ребята нашей бригады…
— Кто? — перебил ее Глеб.
— Все.
— Понимаю. Дала слово не выдавать завистника. Поступаешь благородно! — Он поднял руку и сорвал ветку березы. Тяжелые капли росы горохом рассыпались по земле.
— Я слова никому не давала. Но почему ты хочешь узнать, кто говорит, и не интересуешься тем, что о тебе говорят?
Наташа опустилась на скамейку. Глеб присел рядом.
— Потому что мне это давно известно! — Ветка хрустнула в его руках.