Человек идет в гору

— Глеб! Ты путаешь всю нашу тактику! — снова запальчиво крикнул Ибрагимов. Глеб только нахмурил брови. Наташа в смутной тревоге следила за ним. К следующему перерыву спартаковцы сравняли счет. Стадион бурно приветствовал гостей, и в этих аплодисментах волейболисты-комбайностроители чувствовали немой упрек себе.

Глеб стал одеваться.

— Куда ты? — подбежал к нему Ибрагимов.

Наташа глядела на Глеба с испугом и осуждением.

— Я не хочу путать вашу тактику! — бросил Глеб, сверкнув синью взбешенных глаз..

— Т-ты понимаешь, что делаешь? — воскликнул Ибрагимов, беря его за плечи.

— Уйди! — угрожающе промолвил Глеб.

Наташа подбежала к нему и, задыхаясь от обиды, сказала:

— Глеб! Ты будешь играть… ты никуда не уйдешь!

— Нет! — ответил он и, резко отстранив ее руки, пошел к выходу. Вся команда застыла в изумлении. У ворот стадиона Глеба догнала высокая девушка с сережками и взяла его под руку.

Игра продолжалась. Глеба заменили «запасным» — Сережей Поздняковым. Наташа с трудом сдерживала душившие ее слезы.

Игра, как и следовало ожидать, окончилась победой гостей.

Глава пятая

Казалось, утро было обычным: прозвучал гудок, возвещая начало работы. Нарастая и ширясь, заполнил цех низкий гул включаемых электромоторов, бойкая разноголосица станков.

Но для Наташи это утро было необыкновенным. Она впервые сама встала к станку.

Где твердое, налитое силой плечо Глеба, где искрящиеся смехом, но внимательные глаза его?

Наташа вспомнила недавнюю размолвку. Как странно вел себя Глеб! Бросил игру. Подвел команду, весь завод. И потом к нему подбежала та… с сережками!

Нет, это неслыханная подлость! Пусть та красивее, пусть! Но нельзя же так невнимательно… так жестоко относиться к девушке, с которой много проведено вечеров, много говорено горячих слов…

Наташа сердито передернула плечами, будто сбрасывая с себя груз неприятных воспоминаний. «Много слов говорено… Вот именно, много слов». А настоящая любовь — Наташа читала не раз — не терпит многословия.

«Бывают слова, похожие на падающие по осени листья: они красивы, но мертвы», — вспомнила она где-то прочитанное. Да, бывают… Она больше никогда не заговорит с ним, не взглянет на него, никогда!

Наташа до боли сжала рукоятку суппорта. От этих мыслей ее одиночество сейчас казалось еще ужасней. Хотелось уйти куда-нибудь в темный угол, в раздевалку что ли, и долго-долго плакать…

Наташа прикусила губу. По цеху, гордо закинув назад голову, шла та, что тенью встала между ней и Глебом.

— Иван Григорьевич велел, — сказала она, — с сегодняшнего дня выписывать наряды не на Бакшанова, а на вас. Как вас звать-то?

Голос ее был официально-холодный, а в глазах сквозило надменное выражение.

Наташа, с ненавистью взглянув на ее длинные тонкие пальцы, державшие карандашик, громко ответила:

— Наташа!

И вдруг, еще раз внимательно глянув, как забегал по бумаге карандашик секретаря начальника цеха, пришла в какое-то безотчетно-злорадное настроение.

— А вас как звать? — спросила она, отбрасывая назад непокорную прядь волос.

— Валентина.

Наташа выпрямилась, в глазах пробежала озорная волна:

— Вот что, Валентина, маникюр — маникюром, а под ногтями все-таки надо чистить!

Валентина задрожала от острой обиды. Она хотела оскорбить Наташу, закричать на нее, но, поиграв бровями, сказала, понизив голос, почти прошипела:

— А Глеб все-таки гуляет со мной! — и медленно, с достоинством пошла по цеху. Только сережки метались и прыгали у покрасневших ушей, выдавая кипящую ярость Валентины.

Наташа вставила шершавую заготовку валика и, закрепив ее, пустила станок. Резец мягко взял первую стружку, за ней вторую, третью… Потом Наташа остановила станок, проверила скобой толщину валика по всей его длине и вынула готовую деталь.

Горячий валик обжигал руки, но она держала его, сверкавшего чистой белизной обнаженного резцом металла, как в детстве, бывало, держала пойманную птицу, дивясь и радуясь теплу ее тела, частому перестуку крохотного сердца и своей власти над трепетавшим от страха существом…

Да, то была первая деталь, сделанная Наташей самостоятельно, — первая ласточка!

И с тем же чувством восторга, с каким в детстве выпускала она на волю птицу, Наташа положила валик в ящик для готовых деталей. Торопясь снова испытать это необыкновенное чувство, Наташа вставила в станок новую заготовку. Она вытачивала уже десятый валик и все еще не верила, точно ли ею, Наташей, сделаны они без посторонней помощи.

Первым человеком, кто поздравил Наташу в этот знаменательный для нее день, оказалась Аннушка.

Аннушка подошла к Наташе и легонько обняла ее за плечи:

— Счастливо работать, девочка! — и, будто застеснявшись своего порыва, круто повернулась и торопливо зашагала к конторке.

Все это произошло столь быстро и внезапно, что Наташа не успела поблагодарить ее.

От молочно-белой эмульсии, в которой купался резец, тянуло чем-то одуряюще приятным, стружка сбегала ровной и тонкой змейкой.

— Наташа! — услышала она звонкий голос. — Я вас еле докричался.