Человек идет в гору

— Проект — полдела, — сказал министр. — Случается, что проект хорош, а построенная машина при испытании дает посредственные результаты. Беритесь горячо за дело, Николай Петрович, не остывайте!

«Да! — думал Николай Петрович. — Самое опасное сейчас — остыть. Тогда пропадет все, что так удачно найдено в проекте…»

— Я думаю, — продолжал министр, — вас надо освободить от работы на заводе для того, чтобы вы целиком отдались постройке опытной машины.

Николай Петрович вспомнил, как трудно сейчас на заводе: идет борьба за постройку первого самоходного комбайна, на очереди серийный выпуск самоходов, а очень многое, и особенно технология, еще не готово к этому. Он парторг технических отделов, член партийного комитета. «Уйти в такое время с завода — пусть для большой и важной работы… нет!»

Он сказал об этом министру.

— А не трудно будет?

— Наши комсомольцы говорят: чем трудней, тем интересней.

— Что ж, развертывайтесь на базе завода.

Министр тепло попрощался с Бакшановым.

Николай Петрович все время откладывал беседу с сыном. Он опасался, что упрямство Глеба может вызвать вспышку гнева, и тогда Николай Петрович не мог поручиться за благополучный исход предстоящего разговора. Вскоре, однако, ему пришлось с сыном объясниться.

Узнав, что Николай Петрович подбирает токарей для особого конструкторского бюро, Глеб вечером сказал ему:

— Папа! Возьми меня в ОКБ.

Николай Петрович, прихлебывая чай, спросил:

— Завод надоел?

— У тебя, я предвижу, работа будет интересней. Новые детали, есть над чем поломать голову.

— Ты даже с отцом и матерью не откровенен, — сказал Николай Петрович, отодвигая чашку и чувствуя, как кровь прилила к лицу. Анна Сергеевна встала и вышла на кухню.

— А я скажу тебе прямо, что мы о тебе думаем с матерью. — Николай Петрович резко поднялся я отшвырнул ногой стул. — Я давно слежу за твоими повадками на работе. Повадками рвача, мелкого себялюбца! И если я не вмешивался до сих пор, то только потому, что надеялся на воздействие коллектива цеха! Теперь я вижу, что твоя болезнь зашла слишком далеко!

— Папа… — подернул плечами Глеб.

— Помолчи! — крикнул Николай Петрович. Потом, остынув, продолжал: — Мне стыдно за тебя, Глеб. Погляди на свой род. Прадед жив еще! По гудку, каждое утро он идет на завод. Дед на заводе, бабушка. Завод, его люди и дело — это наша большая, кровная семья. Здесь наш труд, наша слава, цель и содержание всей жизни! И вот надо же было именно в нашей семье появиться уроду!

Глеб опустил голову, не смея больше взглянуть отцу в глаза. «Все меня осуждают… все…» Жарко пылало лицо, кровь стучала в висках.

— Ты урод, Глеб, — продолжал Николай Петрович, не сводя с сына гневных укоризненных глаз. — Ты потерял уважение коллектива, потерял дружбу. А это самое страшное, Глеб! И ведь ты сам виноват. Ты сам оттолкнул от себя товарищей, ни с кем не хотел делить своей славы. А она у тебя фальшивая! Славу не держат в сундуке за семью замками и не прячут в чулок. Слава не любит скупых, мелких, завистливых. Слава там, где коллектив, где дружба!

Николай Петрович увидел, как сгорбился Глеб, как задрожали его губы, и ему стало неимоверно жаль сына.

И словно подавляя эту жалость, Николай Петрович упер в стол крепко сжатые кулаки, жестко проговорил:

— Слушай, Глеб, и запомни: вернешь к себе уважение коллектива, — стану снова и я уважать тебя. Не сделаешь этого — я буду считать, что у меня сына нет…

Николай Петрович круто повернулся и вышел. Глеб слышал, как гулко хлопнула дверь в кабинете отца…

* * *

Наташа приглядывалась к контролеру отдела технического контроля Сереже Позднякову. Это был тихий, застенчивый паренек, с розовым, свежим лицом и большими серыми глазами, которыми он от смущения поминутно косил в сторону.

Сережа целыми днями сидел в конторке, примостившись где-нибудь у краешка стола, и неторопливо каллиграфическим почерком писал отчеты. За два часа да конца работы он выходил в цех и принимал готовые детали от токарей наташиной бригады.

Однажды в присутствии Павлина Точки — его теперь назначили начальником бюро цехового контроля — Наташа спросила у Позднякова:

— Объясни мне, Сережа, отчего у вас так заведено: работаешь два часа, а отчеты пишешь без малого шесть часов?

Сережа смутился и отчаянно закосил глазами. Точка поспешил на выручку:

— Оттого, что не твое это дело, — грубо отрезал он, уставившись на нее недружелюбным взглядам: Точка видел в Наташе единственную причину своего конфуза, когда комсомольцы его «прокатили на вороных» на перевыборном собрании.

— Как не мое дело? — вспыхнула Наташа. — Не зря вас называют бюро цеховой канители! Люди минуты уплотняют. Да что минуты! Каждая секунда на учете, а тут часы на ветер швыряют.

— Ну, вот что, — крикнул Точка, подбегая к двери, — мы не зерно, ты не мельница, нечего нас молоть тут на муку!

Наташа смерила его гневным взглядом.

— На тебя, Павлин, я не в обиде: ты и на самом деле не зерно, скорее всего одна мякина, а ты, Сережа, на участке не появляйся: в муку смелю!

Она хлопнула дверью, едва не прищемив Точке палец.