Человек из красной книги

– Видишь ли, – ответил он ей тогда, – все люди разные, и мир вокруг себя они тоже воспринимают по-разному. Можно рисовать, изображать людей, предметы, природу, всё, что угодно, но не только для того, чтобы добиться полной схожести, ну, как будто это фотография нашей ракеты на стене, где всё так, как на самом деле… но художник потому и художник, что видит этот мир… – на этом месте Цинк запнулся, но тут же, опомнившись, продолжил, – … что чувствует этот мир не так, как ощущают, как понимают его все, а несколько иначе, по-своему, пропустив его через своё художественное воображение, через душу, голову, сердце… Он старается сделать так, чтобы другие люди, которые увид… которые ознакомятся с его работой, постигли красоту его представлений о ней точно так же, как и сам он. Чтобы они разделили с ним его радость от того, как он это придумал, как перенёс то, что почувствовал, на бумагу, на картон, на холст… – ему было нелегко подбирать слова, он тщательно следил, чтобы речь его не изобиловала словами «видеть», «посмотрят» и прочих, предполагающих совершиться тому или иному действию при помощи глаз… – Он снова погладил её по голове и решил уточнить для себя: – Не очень понятно, наверное?

– Нет, понятно, дедушка. Даже очень… – самым серьёзным образом отреагировала Аврора. – Ещё, пожалуйста, расскажи про это воображение.

– Ладно, раз так, – согласился, Адольф Иванович, – слушай… – он чуть задумался и продолжил: – Знаешь, ведь воображение в художественном творчестве допускает значительный отход от правды, от действительности, от того, как есть и как быть должно, если забыть о похожести. Когда очень похоже, это тоже, конечно, возможно, это тоже мастерство и тоже искусство, но совершенно не обязательно, что это же самое понравится человеку думающему, чувствительному, обладающему развитым воображением и вкусом.

– Это как бабы Настины блинчики с творогом и сметаной? – перебила она его. – Так же вкусно?

– Даже ещё вкусней, – не растерялся Цинк, – потому что не всякую еду непременно нужно съесть, бывает такая еда, о которой вкусней говорить, чем её жевать. – Он улыбнулся. – Так вот я и говорю… если ты, к примеру, рисуешь портрет, то не самое главное в нём передать все мелочи лица, все прыщики и морщинки. Не это главное в портрете.

– А что, – заинтересованно спросила Аврора, – что же тогда главное?

– Что? Быть может, это просто сказка, которую художник сочинил для того, чтобы как можно точней передать свои переживания о том, каким он чувствует этого человека, что у него внутри, из каких кусочков он собран и чего он хочет, чтобы о нём думали другие люди. Снова непонятно?

– Нет, снова понятно, дедушка, – не согласилась Аврошка, – очень даже понятно. Ещё расскажи.

– Ну раз ещё, скажу, – кивнул он в ответ, на секунду упустив из виду, что жест его она всё равно не видит, – важную вещь скажу, а ты постарайся вникнуть в суть, ладно? – Она с готовностью кивнула. – Так вот, чтобы проникнуть в настоящее, следует от него отойти на некоторое расстояние, и чем сильнее твоё воображение, тем ярче и удачней будет результат. Для примера: если мальчик-с-пальчик в сказке совершает подвиг или просто поступок, какой совершил бы взрослый человек, то нас с тобой это удивляет больше и поражает воображение сильней, правда? – Она кивнула. – Так вот это и есть то самое отклонение от действительности, которое производит на нас впечатление ещё и потому, что так не бывает. Но так есть. И нам с тобой это нравится. Это дарит нам ещё одну радость – мы придумали себе игру, сказку, а она вдруг сделалась никакой не игрой, а самой настоящей маленькой историей, в которую мы поверили и которой насладились, увидев в ней неожиданную правду. – И снова промахнулся, употребив, «увидеть».

– А как же без глазок увидеть, что я сама нарисовала? – удивилась она, внимательно выслушав его.

– Душой, – не задумываясь, отозвался Цинк, – сердцем и душой, и никак иначе, потому что сам человек может быть маленьким, а душа его будет большой и доброй, согласна?

– А душа – это что?

– Душа – это и есть твоё внутреннее зрение, – не задумываясь, отбился Цинк, – как у Фоксика твоего, у летучего мышонка, помнишь, которому солнце обожгло глазки, но он всё равно научился видеть? Душа – то самое, что живёт в нас, в самой потаённой серединке, что смеётся и плачет вместе с нами, когда нам хорошо или когда нам больно. Она постоянно подсказывает нам, как достичь гармонии в жизни, как научиться жить так, чтобы не думать о плохом, как извлекать радость из каждого прожитого дня, из каждого сказанного тобой слова, из каждого мазка, нанесённого пальчиком или кистью, даже если этого не видят твои глаза… – Цинк говорил, продолжая механически гладить Аврору по голове, ощущая на своих коленях исходящее от неё родное детское тепло; он думал о том, как рождаются в нём, откуда берутся эти странные звуки, складывающиеся в правильные слова, которых он прежде не знал и никогда не произносил, и как сам он ещё недавно жил целиком вразрез с теми смыслами, которые сейчас в них вкладывал.