Человек из Назарета

И вновь наступила тишина, хотя и более комфортная.

– Да… – протянул Фома, покачав головой.

– Ну как, ты удовлетворен, сын мой? – быстро и негромко спросил Иисус Иуду Искариота.

Иуда улыбнулся, кто-то засмеялся, и все принялись за жареного ягненка. Тот уже остыл, что не помешало ученикам затеять шутливую ссору по поводу того, кому следует обглодать кости. Петр, обратившись к Иуде, сказал:

– Ты так и не закончил со своим хлебом! Конечно, сухой в горло не полезет!

Он потянулся и взял хлеб из руки Иуды, после чего, одновременно с Иисусом, который делал то же самое, обмакнул его в соке жареного ягненка. Иоанн замер, пораженный. Иисус предупреждающе на него посмотрел – не показывай вида. Иуда принял хлеб из рук Петра и отправил в рот.

– Так-то лучше, мой мальчик, – ласково проговорил Петр, с удовольствием наблюдая за Иудой. – Главное, как говорится, вовремя подкрепиться. А то уж у тебя и ребра видны.

Иисус вновь наклонился к Иоанну.

– Ты видел? Ты видел, Иоанн?

И, вновь обратившись ко всем, он продолжил:

– Я стал вином и хлебом – плодами земли, которая принадлежит Господу нашему. Я стал жертвой Нового Завета. Но не думайте, что убьют меня они – другие! Вы все участвуете в убиении Сына Человеческого!

И вновь воцарилась полная тишина, и все перестали жевать.

– И хотя я говорил только об одном, – закончил он, – в предательстве участвует каждый из вас.

– А вот на это я уже не пойду, – громко вмешался Петр. – Я с тобой пойду до самого конца. И если тебе суждено умереть, то и я…

– Нет! – воскликнул Иисус. – Ты – живой камень, лежащий в основании церкви, союза верующих и следующих слову Нового Завета. И тем не менее, Петр, ты – простой человек, слабый и полный греховных мыслей. Знай, и будь к этому готов – тебе предстоит отречься от меня. И ты это увидишь.

– Нет! Пытки, смерть – не будет этого. И я не совершу того, о чем ты говоришь. Никакого отречения!

– Три раза отречешься, Петр! Помяни мое слово. Трижды, пока не прокричит утренний петух, ты сделаешь это. Запомни мои слова!

– Нет! Никогда! Никогда! Нет!

Петр был потрясен. Когда вся компания покидала постоялый двор, Иуда оставил на скатерти, среди крошек и винных пятен, маленькую монетку для девушки, которая их обслуживала. Петр шел в конце, замыкая шествие, направлявшееся к ручью Керит. По мостику они перешли ручей и двинулись к высоким стенам, окружавшим Гефсиманский сад. Петр молчал, в то время как ученики распевали праздничный гимн:

Господней волей был нам дан
Благословенный Ханаан!
Врагов Господь поверг во прах!
Да будет славен он в веках!
Аллилуйя! Аллилуйя!
Да будет славен он в веках!

Печаль на лицах поющих странным образом контрастировала с радостными словами и торжественно-приподнятой мелодией гимна. Когда они подошли к воротам сада, Иуда из складок хитона достал ключ и вставил его в замочную скважину. Ключ со скрежетом провернулся в тронутом ржавчиной замке, Иисус с учениками вошли, и только Петр медлил снаружи.

– Как-то мне нехорошо, – пожаловался он Иуде. – Столько всего на душе! Не могу…

Но Иуда положил руку на широкое плечо бывшего рыбака и подтолкнул внутрь. Ученики сели вокруг Иисуса на залитую лунным светом травяную площадку перед домиком, и учитель сказал:

– Грядет час, когда вы оставите меня и будете рассеяны, и каждый окажется сам по себе, в одиночестве. Ибо сказано в Писании: поражу пастыря, и рассеются овцы стада его. Но по воскресении моем встречу я вас там, где встретил впервые, – в Галилее. Ждите, и я вернусь. И вновь сядем рука об руку и станем пировать.

– Я умру с тобой, учитель! – воскликнул Петр. – Умру с тобой!

– Трижды, – напомнил ему Иисус. – Не успеет прокричать петух.

И, обратившись к Иуде, он произнес:

– И у тебя, сын мой, есть важное дело.

– Нет у меня иных дел, учитель, кроме как охранять ворота. Да и зачем их охранять – они и сами по себе есть надежная охрана.

– Душа моя полна печали, – проговорил Иисус таким спокойным тоном, что ученики задрожали, несмотря на то что ночь выдалась исключительно жаркая. – Конец близится. Не покидайте меня! Будьте со мной, пока я молюсь.

И, отойдя к небольшому фонтану, воды которого недавно иссякли, он опустился на колени и положил локти на край его чаши, предавшись молчаливой молитве. Впрочем, Иоанну, который ближе всех находился к учителю, почудилось, что он слышит слова:

– Отец! Отец! Если это возможно, да минует меня чаша сия, исполненная горечи. Ибо плоть моя – плоть человеческая и страшится боли. Во мне – присущая любому человеку слабость, и слабость эта взывает ко мне: поддайся и испроси прощения у того, кого ты сам обязан прощать…

Он замолчал, а потом, взглянув на небеса исполненным боли взором, проговорил:

– Впрочем, да будет на все воля Твоя!