Читаем Человек, которого нет (СИ) полностью

И стал искать в своей "законной" реальной жизни - ее жизни - что-то подходящее: какие-то случаи, моменты, которые могли бы оказаться символически зашифрованы или ассоциативно связаны или как там это все называется... Что-то нашлось, что-то всегда находится. И можно отвернуться от увиденного невероятного, закрыть глаза, повесить бирочку "фантазия", успокоиться и больше туда не смотреть.

Он говорил с горечью: что-то всегда находится, почти подходящее. Но если в этот момент не закрывать глаза, а продолжать рассматривать, за сходством открываются различия. За объяснениями, за успокаивающими совпадениями, за "реальными вещами" оказывается что-то еще, всегда оказывается что-то еще. Это пугает. И это же дает надежду.

В те моменты, когда Вальпараисо прятался за другими городами, он испытывал сильный страх больше никогда не увидеть его так - как будто находится там же, как будто дышит тем же воздухом, освещен тем же светом, что и город. Тосковал, боялся навсегда потерять эту связь. И была страсть, жадность: снова смотреть туда, снова видеть, как будто что-то важное есть там, кроме самого города, неба, склонившегося над ним, моря, прильнувшего к нему.

Почему, спросил себя он, почему его интересует только город? Все остальное - далеко и почти безразлично. Ведь если это было на самом деле - то была целая жизнь, с победами и потерями, с делами и целями, надеждами, идеалами, разочарованиями, событиями, мечтами. С любовью, может быть. И ни следа, ни отзвука. И только от созерцания города он не может и не хочет оторваться. В чем причина? Чем этот город... Может быть, тем, что там его жизнь состоялась, была полна, деятельна, осмысленна, а здесь он мается и мыкается, то и дело теряя себя, не находя силы и надежды, чтобы жить по-настоящему?

И пока он думал о том, как жил в Вальпараисо, его вид снова изменился, ему стало как будто лет тридцать или тридцать пять, и он сначала очень тосковал и горевал, приходил в отчаяние. И хотел удержать эту связь, этот источник силы. А потом все взбаламученное улеглось, и он сказал, что хочет и то, и это, и здесь - и там, обязательно. Все это принадлежит ему, все это в его силах. И выпрямился, вытянулся, развернулся, стал очень твердый, такой, как надо.

И тут он вспомнил, где оказался в прошлый раз, и как собирался перестать быть, как готовился прощаться со всеми. Он сказал: "Это была не лучшая идея. Не представляю, как можно меня отменить, когда я такой живой".

Выписки:

"Наконец он успокоил себя тем, что "схематизм рассудка", вероятно, "навсегда останется скрытым в глубинах нашего мозга", коего "истинное хитроумное устройство едва ли нам удастся выведать у природы и рассмотреть в неприкрытом виде собственными глазами".

Рихард Д. Прехт, "Я - это я? И если да, то насколько?", глава о Канте

In treatment: Хочу знать

В те же дни он пришел на очередную встречу со своим психотерапевтом. И он собирается с духом и рассказывает Анне про город, про тонкие штрихи памяти, про счастье и радость, про пишущую машинку на столе и листы бумаги возле нее. Рассказывает, что, кроме светлой и счастливой, есть и вторая часть - страшная, он собирает ее по кусочкам, стараясь избежать интерпретаций. Но, судя по всему, ему придется иметь дело с последствиями пыток. И ему важно говорить об этом со своим терапевтом, которому он доверяет. Он хочет приходить в терапию весь, целиком, не прячась за чужой маской.

И ему нужна работа с травмой.

Он объясняет:

- Я всячески стараюсь воздерживаться, удерживать себя от интерпретаций. Не придумывать ничего. Не сочинять про себя. Просто собираю эти кусочки.

Анна осторожно замечает:

- Наше сочинительство может быть полезным, очень полезным. Для адаптации.

Он резко наклоняется вперед, сложившись пополам - и медленно, раздельно, с прямым взглядом говорит:

- Я. Хочу. Знать.

И с той же силой:

- Я не хочу ничего сочинять, как бы это ни было полезно. Мне не нужна...

- Адаптация?

- Да. Я хочу знать. Это мое. Я хочу знать, как все было. Это важно. Это про меня.

Записки сумасшедшего: Уточнение

Для меня принципиально важно не только то, что я есть.

Но и то, что я был.

Харонавтика: "Остановимся? Нет"

Сессия N6, 30 декабря 2012

Перед началом сессии он заметил, что хочет сегодня увидеть что-нибудь хорошее. Что-нибудь не только про смерть, но и про жизнь, ведь она была. Была работа, были товарищи, друзья. Была машина и чуть больше ста километров от Сантьяго до Вальпо, наверное, он мотался туда-сюда... Было море - и небо в обрамлении горных вершин. Моря он хочет. Радости.

Они начали работать. И...

Столько страха он до сих пор не встречал там.

Бывало и страшнее в других сессиях, и все-таки в этот раз он сильнее чувствовал страх. И думал: "сам не верю, что я себя туда... сам себя туда, прямо сейчас".

В самом начале, сразу - почти в обморок. Он держался, как мог, но полуобморочное накатывало снова и снова, голова кружилась.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее