Человек, которого нет (СИ)

Я восполняю свои утраты. Я не просто оплакиваю потери, я вспоминаю, что я потерял. Я вспоминаю, каким я был, кем я был, что мне нравилось, какие у меня были желания и надежды, какие страхи, как я чувствовал радость и как - отчаяние, на что я был готов ради тех, кто мне дорог, о чем я мечтал, что вспоминал тогда себе в утешение, ради чего я ввязался в это дело и за что меня убили, то есть - что мне было ценно, необходимо, что было моей высотой и глубиной, из чего я состоял и к чему тянулся и рос. Большие и малые истины обо мне, детали, подробности, быт, вплоть до цвета носков - все как будто имеет одинаковую ценность. Или почти одинаковую.

Я возвращаю себе знание о себе, и это делает меня сильным, целым, сплошным... это возвращает мне непрерывность.

Я восстанавливаю погибшие части души.

Что во мне странного или нереального? Я просто как человек с амнезией, я чувствую себя как-то так, похоже. И я как будто проспал сорок лет. Я оказался далеко от тех мест, которые любил и люблю, я потерял близких, мне бывает одиноко и грустно...

А кому не бывает?

Неокончательный диагноз: Расширение вселенной

Он мог полагаться только на текст "Подсолнуха", и долгое время даже не думал, что о своей жизни может узнать что-то такое, что не впишется в рассказанную Катериной историю. Он ожидал в новообретаемых воспоминаниях встречи с собой-журналистом, с людьми и событиями, упомянутыми в тексте: Катерина, коллега и друг, или Ким, кореец, которого все считали любовником Симона. Но он никогда не пытался заглянуть за рамки текста. Поэтому пишущая машинка, хоть и вызвала потрясение, но была принята как веское доказательство: да, начало семидесятых, точно. Да, журналист. И даже машину, оказавшуюся популярным и даже легендарным порождением североамериканского автопрома, он с легкостью воспринял как факт, неожиданный, но вполне естественный.

И да, как только он решился приложить текст повести к себе и к событиям 1973 года, глубоко внутри отозвалось знание о том, что его гибель не была такой быстрой и чистой, как там написано. И ни в коем случае не была случайной. Но, оставаясь в рамках представлений о мирном журналисте, он долгое время предполагал, что просто был достаточно левым, чтобы заработать серьезные неприятности от правых. Осознание того, что им было чего от него хотеть, а ему было что им не давать, и было чем защитить информацию, вызвало изрядный шок, который он переживал несколько месяцев.

После этого уже легче было поднять голову от текста и начать оглядываться по сторонам: у него была жизнь за пределами описанных обстоятельств. У него была целая история, он когда-то где-то родился, рос, учился и все остальное, что делают люди и что случается с ними на протяжении жизни. Это потрясающее открытие расширило горизонты, ему стало интересно узнать все про это, и особенно - как дошел он до жизни такой, как оказался человеком, который способен противостоять эффективным и разнообразным техникам допроса. Где его детство? Кто его родители? Как ему было там и тогда, далеко, давно, когда он был ребенком...

Но прежде чем он хоть что-то узнал об этом, случилось нечто такое, чего он совершенно не ожидал. Как будто он всерьез верил, что в его жизни были только работа и недолгие связи, как будто не знал глубины своего забвения, не ожидал, что в нем может скрываться что-то еще - важное, драгоценное.

Выписки:

В 6 часов 20 минут утра 11 сентября 1973 года в своей резиденции на улице Томаса Моро президент Альенде получил сообщение по телефону: восстал флот в Вальпараисо. Восемь часов спустя Альенде был уже мертв.

Лисандро Отеро, "Разум и сила: Три года Народного единства"

Харонавтика: "Корабли"

Сессия N10, 10 марта 2013

Он испытал привычный страх перед началом работы, сел на обычное место, стал тереть левое плечо. Все это было знакомо, случалось уже не раз, он освоился с процедурой и с содержанием "воспоминаний", не отбросил скептицизм, но уже не единожды поверил происходящему. И он думал, что теперь-то поверит всему, что ему "покажут", не будет сопротивляться картинам и мыслям, даст им протекать свободно, будет внимателен к ним. Но он оказался не готов к тому, что проступило из темноты в этот раз.

Он смотрел и смотрел на качающуюся перед глазами "отвертку", стараясь ни о чем нарочно не думать, только смотреть, а потом...

Потом - вдруг - зажал рот ладонью, чтобы не закричать. И он сделал это не здесь, он сделал это там. Там был коридор, очень темный по контрасту с видневшейся в отдалении лестничной площадкой, и он стоял в коридоре, это было ясно видно одно мгновение. Там было что-то невыносимо ужасное, но нельзя было не то что закричать, а даже вообще как-то выдать свои чувства. Он не знал, в чем дело, что происходит. Но точно знал, что нельзя подавать виду, ни за что, - и чувствовал ужас.

Он рассказал об этом М., и они пошли смотреть туда.