Человек на войне (сборник)

– Садись, не ошибешься, – ответила женщина, знакомая по заводу.

Саша подсадил в кузов мать, потом сестер, а сам пошел к водителю, американцу.

– Это кто такой? – спросил он, показывая на бронзовую статую знатного немецкого горожанина.

Американец улыбнулся.

– А, там написано, я прочел, – он сделал жест ладонью по воздуху, как будто что-то писал.

– Писатель, – сказал он. – Поэт, понял? Писал стихи, пел, – американец изобразил пение.

– Саша, полезай в машину! – позвала Федосья. Он послушался, залез в кузов.

– Песни писал, – гримаса скривила его лицо. – Разве немцы могут сочинять песни?

– Это раньше, когда они не были фашистами, – сказала одна женщина.

Мимо, разворачиваясь, проезжала машина. В кузове встал во весь рост Петр, крикнул Федосье:

– Тетка, не забудь! Маме передай!

Федосья вскочила, помахала рукой племяннику. Его увозили на запад, Федосью с детьми – на восток.

10

– Глядите, глядите, вон он, мост-то этот! – одна из женщин привстала со скамейки, вытянув руку вперед.

Впереди действительно показался мост с мощными высокими металлическими арочными перемычками, на могучих быках.

Внизу текла река – неширокая, но, видно, глубокая, потому что воды ее бежали между гор быстро. Река называлась Лайна, а рудники по добыче железной руды были самыми крупными в Германии. Здесь работали наши военнопленные, в том числе и Петр, племянник Федосьи.

Мост действительно длинный, сюда можно было бы согнать несколько тысяч человек. И разом их уничтожить, как того и хотели фашисты.

Не успели.

Федосья перекрестилась, когда миновали мост и выехали на трассу. Здесь взгляду открылись луга, покрытые сочной зеленой травой. Как не порадоваться Федосье – она поняла, почему и у ее фрау, и у других хозяек немецкие коровы такие гладкие и столько молока дают – вон как луга ухожены, вон травы какие. Живи, радуйся и солнцу, и небу, и вот этим горам и лугам, и этому разнотравью – неужели им не хватало своей земли?

Чем ближе подъезжали к городку, тем заметнее были следы боев. Стали попадаться разрушенные дома, разбитые машины, воронки от разрывов бомб.

А вот и городок, похожий на тот, где были у американцев. Такая же площадь, ратуша с часами в овальном медальоне, кирха. Вот только памятника на площади нет. Зато есть оркестр, и медь труб блестит на солнце. И наша ладная девушка в военной форме подает хлеб-соль на рушнике американскому полковнику, и тот добродушно улыбается. Но не знает, что надо отломить кусочек хлеба, макнуть в соль и съесть. И румянощекая наша девушка показывает, как надо принять хлеб-соль, и офицер смеется и все делает так, как положено.

Наш полковник идет навстречу американскому, и их ладони сходятся в крепком пожатии. Но что-то удерживает их от того, чтобы обняться. Несколько секунд они смотрят друг на друга и все же обнимаются под общие крики одобрения и радости.

Федосья увидела, что заключенные идут в здание, уцелевшее от бомбежек. Здесь, в просторной комнате с паркетным полом, с высокими окнами, за массивным столом, стоявшим у дальней стены, сидел офицер, проверяющий документы, переданные американцами. За спиной офицера стоял помощник, который время от времени что-то говорил начальнику и показывал пальцем на бумаги.

Федосья сразу вспомнила, что говорил племянник. Значит, сейчас эти люди определят, куда ее с детьми направить.

Она стояла перед столом прямо, крепко держа за правую руку Аню, за левую Надю. Старшие Саша и Зоя стояли по бокам и держали за руки младших.

В полосатых робах, поверх которых были надеты грубые, застиранные куртки, в сбитых ботинках, здесь, в этой зале с хрустальной массивной люстрой, паркетными полами, блестевшими сейчас под весенними лучами солнца, они представляли собой какую-то странную, почти нереальную группу из какого-то другого мира.

Да они и были из другого мира – там, где рабский труд, непроходящее чувство голода и постоянное ожидание гибели.

Офицеры, смотря на Федосью и ее детей, поняли это.

В их воле было разлучить мать с детьми – отправить ее в лагерь, как изменницу Родины, а детей – в детские дома, тоже, может быть, в разные.

– Скажи, Федосья Семеновна, – спросил офицер, – делала ты патроны холостыми?

– Нет.

– Но другие же делали.

– Сначала. Немцы бы всех детей за это расстреляли. Предупредили.

– Ну, не всех, – офицер был немолод, контужен, правая щека у него время от времени дергалась. – Так что, домой собрались? В свою деревню?

– А другой дороги у нас и нету.

– А вы? – спросил офицер, обращаясь к детям. – Ты, Александр? Может, лучше в ремесленное, а сестренок в детский дом? От деревни-то, может, ничего не осталось?

– Домой, – сказал Саша. – Все вместе, нам по отдельности нельзя.

– Вот как, – офицер что-то написал в документе и отдал Федосье. – На машинах вас повезут. У дежурного спросите. А ты пока, Александр, тут поблизости походи. Может, чего домой возьмешь, понял? Ну, счастливого вам пути.

Федосья поклонилась и повела детей к выходу из этого парадного зала. Она поняла, что гроза миновала и дорога домой открыта.