Человек на войне (сборник)

– Юлерми одному жить тоже не дело, надо о хозяйке подумать. Мужчина без жены, что сарай без крыши. А дом без хозяйки, что баня без пару. Вроде и есть они, да толку с них никакого. Юлерми мужчина работящий, хозяйственный, и деньги к нему идут. Такому надо семьей дома жить, а не болтаться ночами по всей деревне и даже по округе. Понятно, молодой, здоровый, сила наружу рвется, природу не обманешь. Значит, жениться надо. Девушке за него, вдового, идти вряд ли прилично. Так ему и из других выбрать хватит, вон их, молодых вдов, сколько сейчас. И еще будут. Война. Женихи убывают, а вдов прибавляется. Женится и еще успеют детей нарожать и вырастить.

Еще две ночи мерз на сарае. Наблюдения что-то подтвердили, что-то пришлось уточнить. В целом, сбор необходимой информации можно считать завершенным.

Ближе к вечеру, после того как ребята разбежались по домам, Микко благополучно перенес с сарая пакет. Но увы, не обошлось без оплошности: выскользнул бинокль и провалился внутрь сарая. И не было никакой возможности достать его. Обозвал себя и старой вороной, и мокрой курицей, и вислоухим из отряда безрогих – да толку мало.

Дома развел огонь в печи, запер дверь на крючок, разогнул шпингалет и снял наконечник с лыжной палки. Зарисовал на оставшихся чистых листах блокнота план деревни, померить расстояние труда не составляло, пять его шагов равны трем метрам. Указал расположение финских постов, описал состав подразделения и режим охраны. Оторвал обложку блокнота, кинул в огонь. Листы скатал в плотную трубочку, засунул в выемку в лыжной палке, поставил наконечник на место, зашплинтовал. Карандаш тоже сжег. Парусину уложил во внутренний карман пальто. Фонарик и компас спрятал на чердаке конюшни, закопал в потолочную засыпку.

Следующим утром отправился в лес. Часовому объяснил: теперь надо сосновых веток курам на витамины наломать, да заодно елку к Рождеству присмотреть. Прошел благополучно, хотя под сердцем все же поекивало: вздумает обыскать да если найдет – верняком гестапо и расстрел.

Березового прутика на пеньке не было. Вместо него лежала осиновая рогулька.

Наши были здесь. И потеплело на душе, шмыгнул носом и варежкой под ним провел.

Листы блокнота, извлеченные из палки, завернул в парусину и схоронил под камнем. На пеньке, где была рогулька, оставил обломок сухой еловой ветки: тайник заложен, можно изымать. Отломил с полдюжины сосновых веток и отправился домой. Миновал часового, теперь уже свободно, непринужденно и даже с некоторым пренебрежением: отныне ты мне не опасен.

По улице повернул к дому и у калитки обильно и шумно выдохнул, будто дошел до места и тяжелую ношу сбросил – задание выполнено. Нормуль.

Поел и полез на печку. Осиновая рогулька предписывала покинуть населенный пункт на следующий день и переместиться в Хаапасаари. Надо хоть немножко перед дорогой погреться, тепла накопить.

Вечером приехал Юлерми, отпустили его на два дня подлечить коня, порезал тот настом ноги.

Утренние сборы были недолгими – что ему собирать: пальто на плечи, торбу через плечи, шапку на голову, лыжи на ноги и готов.

Внешне Юлерми к известию об уходе Микко отнесся спокойно:

– Смотри, как тебе лучше. Уйдешь – в обиду не приму, останешься – в обузу не будешь. Все-таки живой человек в доме.

Похоже, Микко действительно был ему не в обузу, но и большой нужды в его присутствии Юлерми не испытывал.

– Заходи еще, – пригласил он на прощанье и отправился лечить ноги своему работяге-коню.

На подходе к деревне Хаапасаари у самой околицы возле дороги, под могучей, о трех стволах, сосной, занесенные снегом и потому видевшиеся едва приметными бугорками – могильные холмики. Над ними некрашеные кресты из средней толщины березовых жердинок, с двух сторон отесанных и оструганных. Один четырехконечный, другой восьмиконечный, православный.

Молодой эстонец, девятнадцатилетний парень с рыхлым телом и красивым именем Калью Лайне, затянутый военным сквозняком в карельскую деревушку Хаапасаари, слыл местным дурачком.

В Эстонии он, больше известный среди соседей под прозвищем Калью-Мульгекапсад, с отцом, матерью и старшим братом, статным и работящим Гуннаром, владели хутором. Разводили свиней и дойных коров. Хозяйство вели крепко, удачливо, даже батраков нанимали, семейных рук не хватало.

В сороковом году пришли Советы и установили Советскую власть. Хутор отобрали в общенародное достояние. Не согласного с тем отца отослали в Сибирь: за колючей проволокой избавляться от собственнических пережитков и перенимать опыт коллективного труда, а мать и братьев записали колхозниками, по сути батраками, на их же, недавно собственном, хуторе.

Когда началась война, Гуннар сказал:

– Пора.