Человек не сдаётся

Хворостянко вздохнул так, что испуганно шевельнулись перед ним листки настольного календаря, взял дрогнувшей рукой из портсигара папиросу и после мучительной паузы заговорил:

— А ты разве всерьез относишься к моим словам? Я б на твоем месте держал бы себя… не знаю как. Помнишь, приехал я к тебе в район и стал давать указания, чтоб колхозники продавали собственных коров в колхозы. Я настаивал: такова была директива. И ты сдался. А что получилось? Ты оказался прав. Кормов не хватило даже для колхозного скота. А наши обещания колхозникам, что они будут получать молоко в колхозе по потребностям, оказались фикцией. В глаза же людям стыдно смотреть.

— Ну вот, теперь узнаю тебя: заговорил почти человеческим языком. — Степан Прокопович расхохотался и дружелюбно толкнул Арсения Хворостянко кулаком в плечо. — Так надо же выбираться из трудного положения.

…Накануне жнив Степана Григоренко, как и других секретарей парткомов, вызвали на очередное бюро обкома. Степан Прокопович приехал в областной центр на два часа раньше указанного в телеграмме срока, чтобы перед началом бюро попасть на прием к секретарю обкома и подробнее рассказать ему о бедственном, вызванном неурожаем положении района. Уже тогда было ясно, что колхозам будет трудно справиться с государственными поставками, не говоря о расчетах с колхозниками и грозящей бескормице для скота.

Федор Пантелеевич Квита встретил Степана Григоренко шуткой по поводу его высокого роста и могучего телосложения:

— Заходи, заходи. Не задень головой люстру!

Измеряя улыбчивым взглядом рослую грудастую фигуру Степана Прокоповича, секретарь обкома с наигранной опаской протянул руку навстречу его толстопалой ручище.

Степан осторожно и почтительно стиснул руку Федора Пантелеевича, всмотрелся в его моложавое, тронутое морщинами лицо, в серые глаза под чуть вспухшими веками и понял, что секретарь обкома старается шутками погасить на своем лице озабоченность какими-то другими делами и что находится он во власти мыслей, которые занимали его еще до появления здесь Степана.

— Садись, Степан Прокопович, только обещай не раздавить стул, — пригласил Федор Пантелеевич.

— Постараюсь, — смущенно засмеялся Григоренко, усаживаясь.

Секретарь обкома сдвинул на край стола лежавшие перед ним бумаги, поднял на Степана Прокоповича погрустневшие вдруг глаза и спросил:

— Будешь плакаться в жилетку, чтоб скостили план поставок хлеба?

— Да. — Степан Прокопович виновато вздохнул.

— Не стоит. Вся область в таком положении. Этому вопросу и посвящается сегодняшнее бюро. Я вот что хотел спросить. — Федор Пантелеевич звякнул о настольное стекло ключом от сейфа. — Дошли до меня слухи, что ты недоволен разделением обкома партии.

— И не только обкома, — ответил Степан с горестной, чуть вызывающей усмешкой и ощутил в груди едкую злость на Арсения Хворостянко: «Донес-таки…»

— Ну так вот, уважаемый товарищ Григоренко. — Федор Пантелеевич постучал ключом от сейфа по столу, и в его глазах мелькнула снисходительно-добрая насмешка. — Вынужден тебе напомнить, что, согласно Уставу партии, коммунист должен отстаивать свое мнение до принятия организацией или вышестоящим партийным органом решения.

— Но Устав позволяет коммунистам обращаться с вопросами, заявлениями и предложениями в любую партийную инстанцию, — теперь уже снисходительно улыбался Степан Прокопович.

— Верно, разрешает обращаться, но не болтать об этом где бы то ни было. — Федор Пантелеевич резко поднялся, легкой походкой подошел к сейфу, открыл его и достал оттуда какие-то бумаги. — Вот… как поступил я. Почитай… Только чтоб это между нами…

Степан не поверил своим глазам: перед ним лежала копия письма в ЦК партии Украины; в нем секретарь обкома излагал будто бы его, Степана, мысли. Федор Пантелеевич Квита писал, что разделение обкома партии на сельский и промышленный практикой не оправдало себя, а лишь усложнило работу.

21

Степану Прокоповичу показалось, что тот памятный доверительный разговор словно породнил его с секретарем обкома. С нетерпением ждал случая, когда удобно будет спросить у Федора Пантелеевича, пришел ли ответ из Киева на его письмо… И вдруг эта встреча с Арсением Хворостянко, его прозрачный намек на то, что в обкоме партии есть мнение, будто ему, Степану Григоренко, пора уступить дорогу кому-то из более молодых. Почему так неожиданно? И нет ли здесь связи между его последним разговором с секретарем обкома и этим, видать, не случайным заездом в Будомир Арсения Хворостянко?

Оттого, что он чего-то не понимал, сердце Степана плавилось в тоскливой боли, а мысли шли вразброд.

Конечно же не хочется Степану уходить на пенсию! Но совсем не потому, как говорил ему Арсений Хворостянко, что если «сегодня ты секретарь, значит, тебе и власть в руки… и почет, и соответствующие блага. А завтра не секретарь, и, следовательно…». Никаких «следовательно», потому что «блага» от своего секретарства Степан видит далеко не в том, в чем видит их Арсений, — кажется, примитивный и в то же время какой-то загадочный человек.