Не дождавшись ответа, я чуть отпил из кружки. Разумеется, горячий чай тут же попал не в то горло, и я закашлялся. Никитич немного подождал, потом легко приподнялся и от души хлопнул меня лапищей по спине – да так, что я чуть не выронил чашку. Чувство было такое, что из меня разом выбили дух, но кашель прекратился.
– Вось табе доброй раницы, Мыкола, – усмехнулся колдун. Я понял, что прощен, и снова отхлебнул, на этот раз без опаски.
Колдун залез ножом в масленку, которую я сначала и не разглядел на столике, отхватил изрядный кусок сливочного масла и бухнул его в свой чай. Покачал кружку, распределяя масло, и наконец соизволил ответить на первый вопрос:
– Заучора воду спустили. Вечор грядки подсохнут.
– Заучора… Позавчера?!. Сколько же я спал?.. Что это было, Никитич?
Вместо ответа колдун кивнул куда-то в сторону. Я посмотрел в указанном направлении и уперся взглядом в ту самую кривую лопату, которой не так давно копал дренажную канаву. Раритетный инструмент, чуть заляпанный подсохшей грязью, был прислонен к углу веранды в двух-трех метрах от меня.
– Ша! – страшно рявкнул колдун, и я обнаружил, что стою, отставив кружку и отодвинув стул. Причем, судя по тому, как я стою – хочу подойти к лопате и ее взять. Боль в мышцах как-то резко ушла – как будто испарилась. Все во мне тряслось – так хотелось скорее схватиться за кривую рукоятку и копать, копать, копать, ко…
Колдун поднял руки – точнее, воздел, только быстро и без театральных жестов, – скрутил из пальцев какие-то загогулины и пробормотал что-то на кальбе – я услышал только несколько слов, от которых у меня всегда ползет холодная струя по позвоночнику. Так случилось и на этот раз: как ледяная змея мазнула хвостом по хребту. Потом будто что-то отцепилось от моего живота.
Я дернулся всем телом.
– Не колотись. Я табя отчепив, – сообщил Никитич.
Мы помолчали. Мне почему-то стало грустно, как будто я потерял что-то дорогое.
Я выдул весь чай и наконец решился:
– Никитич… ты рассказать обещал. Если я канаву выкопаю. Про лопату.
– Че табе цикаво? – как будто не понял колдун.
Я осторожно показал на опасную вещь. Правда, меня к ней больше не тянуло. Но в том, что она опасна, я не сомневался.
– Ведаешь ужо, – сообщил колдун, опустошая чашку. – Пора табе до дому. Как поснедаешь – иди.
Уезжать от Никитича куда сложнее, чем приехать к нему.
Туда, в общем-то, попасть просто – если, конечно, ты нужен Никитичу. Достаточно сесть за руль с твердым намерением посетить колдуна, ну и не попасть в пробку на Рязанке. На выезде меня обычно подхватывает удивительное чувство – что-то вроде долгого замыкания в голове. В таком состоянии хочется петь, а не вертеть руль. Я и пою – потому что руль и педаль газа живут своей жизнью, хотя и не без моей помощи. Но я этого не замечаю. В себя я прихожу, уже когда поворачиваю к деревне. Пару раз я для очистки совести прошвырнулся по тем местам и, разумеется, ни деревни, ни даже поворота не нашел. Никитич не любит, когда его беспокоят.
А вот уехать трудно. Где-то в километре от дома старого колдуна есть овражек и мостик, который я никогда не могу найти с первого раза. Потом по нему нужно еще и проехать. С виду он кажется очень узким – две дощечки. Каждый раз приходится ломать голову, как бы на него заехать. Обычно что-то придумывается, а потом я сразу выскакиваю на грунтовку. Тоже странноватая местность – почему-то, когда я еду, мне ни разу не встретилась другая машина. Хотя там ездят, и много, судя по тому, в каком состоянии дорога. Однажды я попал колесом в такую колею, которая больше всего напоминала след гусеницы тяжелого танка. В другой раз я нашел на обочине сплющенную гильзу от авиапушки, совсем новенькую. Брать с собой эту вещь мне почему-то не захотелось, и я ее сфоткал на мобильник. В тот же день я его потерял.
Кстати, у Никитича мобильники, равно как и GPS-навигаторы и прочая машинерия, просто не работают. А вот с грунтовки позвонить иногда можно – правда, оператор какой-то непонятный, и денег за такой звонок списывается, как за роуминг с Антарктидой. Когда я об этом сказал Никитичу, тот долго смеялся (нет, не так – ржал в бороду), а потом посоветовал мне «пашкодовать гроши», то есть поэкономить средства. Но я все равно звоню – Луське. Меня прикалывает, что я могу позвонить ей из такого места.
Сколько пилить по грунтовке – это зависит знать бы только от чего. Иногда едешь пять минут, и уже выезд на нормальную трассу. А однажды зимой я пилил полдня по заледеневшей грязи – снега здесь не бывает ни при какой погоде, – пока не выскочил на старое шоссе, ведущее бог весть куда. Добрался каким-то чудом.
На этот раз, однако, все обошлось. Мостик я проскочил довольно лихо, на грунтовке было солнечно и ветрено, и я, конечно, позвонил Луське. Мы с ней поболтали минуты полторы, пока у меня не кончились деньги. Зато настроение пошло вверх. Поэтому я попробовал было подумать про таинственную херакалу, которая меня чуть не угробила. Тем более Никитич сказал, что я уже все знаю, оставалось только вспомнить.