Человек-пистолет, или Ком

— Это абстрактно говоря, — отмахнулся Валерий и продолжал. — Сироты… Ну сироты… Они — что? Они с детства лишены родительской, материнской любви и ласки и, стало быть, вырастая и становясь взрослыми, лишены потребности в любви и сами не способны любить. Это строго научный факт… Идем дальше… Таким образом, эти самые сироты в жизни будут страдать много меньше меня… меня, которого мама исключительно любила и ласкала и который теперь имеет такую огромную потребность в любви, что удовлетворить ее нет никакой возможности, хотя бы из-за существующего в мире крайнего дефицита любви… Да если уж мы заговорили о любви, то позвольте сделать еще одно замечание. Ее, любви то есть, в природе, может быть, вообще не существует… Если и есть какая, то истинная одна — материнская. Потому что только материнскую любовь можно реально ощутить, а всё прочее… А всё прочее — только «баш на баш», компромиссы эгоистов! — заявил Валерий. — По этой причине, — тут он поднял стакан, — бог с ними с сиротами, чтобы уж к ним больше не возвращаться, и — выпьем, друзья! Употребим вместо любви алкоголь — и тем спасемся!

— А женщина? — вдруг заволновался я. — Женщина, по-твоему, не может самоотверженно любить?

— Только своего ребенка! — отрезал Валерий. — А все прочее — «баш на баш»! — повторил он. — Женщины, старик, могут (да и то только иногда) лишь показывать, изображать, что они любят, но не более того…

— Черт, — пробормотал я, закуривая, — а ведь верно!

— Напрасно ты куришь, — заметил мне Ком.

— Ну! — хлопнул меня по плечу Валерий (он удивительно умел подгадывать моменты, когда эти похлопывания не выводили меня из себя). — По мне, вместо жены лучше собаку завести: вот уж она будет показывать свою любовь!.. А ты что скажешь? — вдруг обратился он к Кому, который, казалось, с трудом (и может быть, безрезультатно) вникал в сложные материи нашго разговора и поэтому сидел молчком.

— Давай, Ком, ответь ему! — задирая его, воскликнул я. — Я, например, признаюсь, что ему удалось ловко убедить меня, что, вместо того чтобы жениться, способнее пробавляться чужими женами.

— Вижу, он тоже согласен со мной, — усмехнулся Валерий. — В душе по крайней мере.

— Меня эти вопросы мало интересуют, — сухо сказал Ком.

— Жаль, жаль, — с досадой сказал я. — А это ведь как раз касается нравственности! Я очень, очень надеялся услышать твое мнение!

Было видно, что Кому чрезвычайно не хотелось сейчас, при Валерии, говорить со мной на «наши» темы, однако он сделал над собой усилие (исключительно ради меня) и кротко заметил:

— По-моему, женщина способна на самоотверженную любовь.

Это было сказано весомо, с большим чувством, и я уже всей своей романтической душой готов был согласиться, но Валерий одним махом перечеркнул мой энтузиазм.

— И что же, — немедленно осведомился он у Кома с не меньшей кротостью, — у тебя есть такая женщина?

Это был хамски жестокий, но точный и хлесткий удар.

— Я думаю, — начал Ком, — есть вопросы, где не помогут твоя наука и твои научные теории, где важнее просто человеческие отношения…

— Гак есть она у тебя или нет? — жестко прищурился на него Валерий.

— Нет, — пробормотал Ком.

— А вообще?.. — усмехнулся Валерий.

— Нет, и еще не было, — как-то затвержено сообщил Ком.

Эта фраза неприятно задела мой слух и продолжала гнусно вертеться в моем сознании, хотя он однажды уже отвечал на подобный вопрос мне, и я услышал точно такой же ответ. Сейчас от неловкости я готов был залезть под стол, чтобы только не лицезреть Кома в таком, как мне казалось, необычно беспомощном и даже постыдно-унизительном положении. Я спрятал глаза в стакан. Сейчас Валерий похлопает его по плечу и скажет что-нибудь наподобие: «Ну, ничего, бабу мы тебе найдем!..» Однако Валерий, который в этот момент смотрел не в стакан, а в глаза Кому, ничего подобного не сказал, а предпочел молча выпить вина.

— А ты говоришь — «нравственность»! — в довольно развязном и паскудном тоне заметил я Кому, хотя никто меня за язык не тянул.

— Мы с тобой об этом потом поговорим, — пообещал Ком.

Мы поболтали еще немного о том, о сем, причем Ком по большей части отмалчивался, а я все время, хотя это как будто не выражалось ни в чем конкретном, продолжал ясно ощущать, что он дает понять: мы с тобой, мол, еще отдельно побеседуем! — чем весьма отравлял питейное настроение. Такое его «особенное» поведение по отношению ко мне должно было, вероятно, броситься в глаза и даже показаться очень странным Валерию.