Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

Помимо обычных при акте разрешения страданий, я мучилась и тем, как вид этих страданий действовал на расстроенного недавними припадками Федора Михайловича. В лице его выражалось такое мучение, такое отчаяние, по временам я видела, что он рыдает, и я сама стала страшиться, не нахожусь ли я на пороге смерти, и, вспоминая мои тогдашние мысли и чувства, скажу, что жалела не столько себя, сколько бедного моего мужа, для которого смерть моя могла бы оказаться катастрофой[1409].

Зинаида Арапова в своем дневнике вспоминала, как страдали ее близкие родственники, ни слова не говоря о собственных ощущениях и испытанной боли:

И во время этих страшных страданий я все время видела дорогое, бледное как смерть лицо Арапки, измученные лица мама и папа, и мне от этого было легче страдать. В 4 часа дня, когда началось смеркаться, Татуся родилась. Я никогда не забуду в эту минуту лица Арапки… Я повернула голову к Арапке и увидала его глаза, сияющие, ласковые, полные слез[1410].

С. А. Толстая, вспоминая рождение одного из многочисленных детей, также концентрировалась на описании поведения мужа, а не на собственных переживаниях[1411]. Этот факт говорит в пользу существовавшего традиционного для патриархального мира зависимого положения женщины в семейной иерархии, где самовосприятие, оценки и взгляды на значительные события, даже из сферы абсолютно женской, были подчинены мужской субъективности.

Окончание родового процесса не избавляло женщину от страхов, связанных с собственным состоянием и здоровьем новорожденного. Россия лидировала среди стран Европы по уровню детской смертности. По статистическим данным Московской губернии, в 1880–1890 годах на первом месяце жизни погибало около четверти младенцев, до года не доживали 40–50 % детей[1412], в провинциальных губерниях дело обстояло еще хуже. Следует отметить, что высокая смертность касалась прежде всего детей из беднейших классов. Однако из биографий дворянок, их дневников и мемуаров видно, что осложненные роды зачастую приводили к гибели ребенка. Среди наиболее частых причин внутриутробной смерти плода – внутриматочные инфекции, воспалительные процессы стен матки (эндометрит). Т. Л. Толстая, мучаясь от многочисленных мертворождений, сообщала, что ее доктор исследовал плаценту, в результате чего установил эндометрит[1413].

В личных документах (дневниках, письмах, воспоминаниях), принадлежавших женщинам второй половины XIX – начала XX века, нередко содержатся описания родов, но они фрагментарны, отрывочны, коротки. Ценной находкой явился обнаруженный в РГАЛИ дневник В. П. Багриновской (жены композитора М. М. Багриновского), где она самым подробным образом воспроизвела картину родов[1414]. Частный случай эмоциональных переживаний деторождения, представленный на страницах «текста роженицы», позволяет репрезентировать мир женской субъективности.

Пытаясь охарактеризовать свой опыт родов, В. П. Багриновская откровенно признавалась в сложности описания болевого процесса. Являясь представительницей образованного класса, подходившая ко всему, даже к родам, основательно и подготовленно, накануне предстоящего испытания она, как и многие в ее время, зачитывалась книгами В. Н. Жука о беременности, родах и уходе за младенцем. Когда женщина почувствовала наступление схваток, то самообладание ее не покинуло, так как она была уверена, что, как и в какой последовательности нужно делать. В ее словах нет ни тени паники: «…я добросовестно приготовилась по Жуку – книга о родах и воспитании. Стала готовить себе кровать. Постелила клеенку, велела поставить самовар и затопить ванну»[1415].