Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

Обилие ранений, зияний родовых путей, скопления кровяных масс и частей отпадающих ушибленных тканей – все это располагает, с одной стороны, к занесению в родовые пути микробов, с другой – благоприятствует размножению последних, вследствие чего легко наступает гниение и разложение находящихся здесь органических масс, а иногда и всасывание продуктов гниения в общие соки организма родильницы. Этим, как известно, обуславливаются жестокие послеродовые заболевания, местного и общего характера, нередко ведущие к смерти… Если прибавить к этому более или менее значительные разрывы и ранения, ведущие впоследствии к различным смещениям, выпадению матки… растяжению стенок живота и ослаблению брюшных мышц…[1402]

Беременность, родовой процесс, кормление грудью Е. Дрентельн характеризовала не иначе как «немалая доза серьезных страданий», которые ничем не могут быть устранены. Для нее деторождение являлось выражением колоссальных физических, духовных и психических затрат, требовавшихся от женского организма. Состояние беременности, родовой акт под влиянием врачебного дискурса стали рассматриваться в качестве патологии, требовавшей вмешательства и участия врача. Такая тенденция была характерна для стран Западной Европы и США при переходе от традиционной к биомедицинской модели родов[1403].

Во многом сложность родов женщин из интеллигентных слоев общества была обусловлена генетическими факторами и их образом жизни. К примеру, физиологически дворянкам, по сравнению с крестьянками, было труднее рожать, поскольку из поколения в поколение браки заключались в своем кругу, и женщины оставались наследственно субтильными. Вес дворянок в возрасте 20–40 лет составлял в среднем 55 кг, в то время как дети у них рождались не маленькие, около 3500–4000 г. Желание выставить напоказ грудь и выпрямить позвоночник так, чтобы радовать мужской глаз, плохо коррелировало с формированием организма будущей матери; многие женщины думали не о том, как им придется рожать, а о том, как поразить будущих мужей захватывающим зрелищем осиных талий. Ношение деталей одежды, немыслимых в народной среде, – корсета, стягивавших подкройных лифов с прокладкой китовым усом, – использование многочисленных шнуровок, стискивавших грудь и талию, негативно сказывалось на репродуктивной функции этих женщин[1404]. Искривление костей грудной клетки оставалось эпидемией, а нежный цвет лица – неоспоримым критерием красоты: дамы стремились сохранить перламутровость кожи редким пребыванием на открытом воздухе. Между тем им и до, и после родов свежий воздух был так же необходим, как и младенцам.

В редких случаях мемуаристки сообщали о легких родах. Провинциальная дворянка писала: «Роды прошли благополучно…»[1405] Ее современница сообщала: «Утром родился у меня сынок Николай. Все прошло благополучно»[1406]. Во многом женская оценка родов зависела от продолжительности схваток, которые длились от нескольких часов до четырех суток, как, например, у княгини М. К. Тенишевой[1407]. Нередко одна и та же женщина переносила роды по-разному. Как правило, третьи и последующие рождения были более быстрыми. А. А. Знаменская, описывавшая тяжелое появление на свет первенца, рождение пятого ребенка характеризовала так: «Благополучно и скоро»[1408].

В описании собственных родов присутствовала высокая степень депривации женского «я». Зачастую женщины рассматривали себя не как субъект страдания, а как источник боли и мучений для окружающих. Повествуя о родах, мемуаристки заостряли внимание на том, что чувствовал муж, как вели себя родители и родственники, а не на своих ощущениях. А. Г. Достоевская во время болезненных схваток боялась тревожить спящего мужа, которому, как она считала, непременно нужно было выспаться. Разрешаясь от бремени, она, несмотря на сильные боли, волновалась в первую очередь о супруге: