Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

После прочтения не одного десятка женских текстов конца XIX – начала XX века, в которых интеллигентные женщины описывали собственную беременность и роды, удивляет нетипичное для современных женщин отношение к предстоящему событию: его просто боялись. Похоже, никто из авторов не романтизировал беременность, а уж тем более разрешение от бремени. Никто из женщин радостно не восклицал, узнав о зарождении новой жизни. Единственное чувство, которое женщины испытывали и о котором писали, – страх. Если акт близости с мужем воспринимался мемуаристками как что-то «животное», «гадостное», «свинское»[1391], то сам процесс дарования жизни казался тем более страшным по своей близости к животному миру. В описании родов превалировали формулировки, подчеркивавшие страдания роженицы. Для благородных дам, романтичных созданий, воспитанных в лучших традициях, первые роды являлись вторым драматичным потрясением в их жизни после дефлорации. Они ни физически, ни психически не были готовы к предстоящим испытаниям. В связи с этим, характеризуя собственные чувства, они нередко ассоциировали себя с Другим – как правило, животным.

Современные исследователи боли как явления полагают, что при болевых приступах тело всегда воспринимается в парадоксальном модусе «свое – чужое»[1392]. Даже при легких болевых ощущениях, по мнению специалистов, тело превращается в объект, который пытается осмыслить и рационализировать сознание. Наиболее часто встречаются такие описания своего состояния: «бесконечные мучения», «страдала, как смертельно раненная», «животная боль», «кричала, как безумная»[1393], «страшные мучения»[1394], «ужасные страдания»[1395]. Несмотря на доброжелательную атмосферу домашних родов, и мужчины, и женщины воспринимали роды как пограничное (жизнь/смерть) состояние, причем – как и в традиционной культуре[1396] – роды рассматривались скорее как умирание, а не возрождение. Мысль о приближавшейся смерти, ее предчувствие были свойственны практически всем авторам текстов. В особенности это касалось тех, чей первый опыт беременности и родов был неудачным. «Вот так, должно быть, умирают!»[1397] – размышляла, рожая третьего ребенка, молодая дворянка. «О, это были страшные мучения, я молила Бога, чтобы мне умереть поскорее»[1398], – описывала свое состояние другая женщина. А. А. Знаменская, будучи в пятый раз беременной, признавалась: «Нынче мне часто является мысль о смерти. Не суждено ли мне умереть нынешними родами?.. Умирать хорошо… Как не хочется умирать»[1399]. Иные образованные женщины, адекватно оценивая опасность, в преддверии родов составляли завещание и, ища понимания и сочувствия у мужей, признавались, как Е. Н. Половцова: «Я ужасно боюсь смерти. Родной мой, мне хочется жить и жить»[1400].

Перенесенные роды могли полностью изменить мировоззрение женщин, оставляя в стороне все романтичные мечтания о жизни. Преодоление посттравматического состояния и шок от произошедшего (в особенности если роды были с осложнениями) приводили к тому, что матери, которые прежде были сентиментальными особами, пересказывали собственные роды в сухих, лишенных возвышенности словах. Ранее романтичная девушка Оля Олохова свои первые, тяжелейшие роды описала резко, коротко, буквально телеграфным стилем:

Роды были тяжелые – 36 часов. Место приросло. Его отдирали и видно не начисто, так как начался жар, горячка, потом закупорка вен. Ноги опухли, как бревна и как бревна лежали неподвижно, долго, долго… 3 месяца, из них 6 недель на спине…[1401]

Очевидно, что в данном случае доминировало желание стереть все нечеловеческие переживания, выпавшие на ее долю.

За редким исключением мемуаристки характеризовали свои роды как «тяжелые» или «трудные». Врачи тоже отмечали, что родовой процесс у женщин образованного класса чаще, чем у работниц и крестьянок, протекает с осложнениями. Во многом это было обусловлено их образом жизни, физической слабостью их организма, нетренированностью мышц, изнеженностью. Несмотря на то, что врачебное сообщество культивировало «сознательное материнство» и святость материнского долга, описание самого родильного акта в ряде работ дореволюционных авторов напоминает характеристику тяжелобольного человека, требующего серьезной врачебной помощи. В частности, тяжелое впечатление оставляет характеристика родов в медицинском труде женщины-врача Елизаветы Дрентельн, где описание роженицы и родильницы можно сравнить с повествованием о раненом человеке: