Человек с бриллиантовой рукой. К 100-летию Леонида Гайдая

«Легкое дыхание» Гайдая было возможно только в эпоху оттепели. Неслучайно на переходе в длинные семидесятые Шурик уходит и возвращается инженером Тимофеевым в «Иване Васильевиче». И потом, Гайдаю, как любому, простите, бастарду, надо найти и доказать свое родство со знатными фамилиями. И юмор Гайдая, настоянный на словечках, которыми перебрасывается массовый зритель в фойе, поедая мороженое за тринадцать копеек, совсем не имеет в виду людей, которые хорошо помнят тексты Гоголя, Булгакова, Ильфа и Петрова. Когда Гайдай обращается к этому материалу, он неизбежно терпит неудачу. Потому что там нечего снижать. Снижение уже произведено до него.

То есть он теряет свою субъектность как комедиограф?

Да! Ну как он будет после своей гениальной заставки в «Инкогнито» снижать Гоголя? Как он будет снижать Остапа Бендера, который снижает всех? Он будет у Гайдая просто ходить по экрану туда-сюда, изрекая всем известные фразы. Поэтому главным героем там становится Киса Воробьянинов, в роли которого Сергей Филиппов просто великолепен. Намного удачнее экранизация Булгакова. И вот почему.

Пьеса «Иван Васильевич» была написана в ту пору, когда великий вождь только задумывался о возвышении памяти государя до своих высот. Да и сам Булгаков писал пьесу как заядлый монархист – реализуя свою потаенную мечту: а что будет, если в современную Москву вернется о-о-очень, как мы все помним, симпатичный грозный государь? И таким он и остается у Гайдая! Но если Булгаков пишет пьесу в середине 1930‐х, то Гайдай делает картину в начале 1970‐х.

То есть, когда уже миновал период официального увлечения Иваном Грозным и уже нельзя не учитывать классическую картину Эйзенштейна, о связи с которой для вас напишет, бог даст, Света Пахомова[440]. А теперь сравните с товарищем Сааховым из «Кавказской пленницы», когда он там появляется в сцене… Как камера медленно ползет сначала по мягким сапогам, потом по галифе, френчу, который, кстати, назывался «сталинка». Когда мы смотрели «Кавказскую пленницу» по выходе, для нас было очевидно, что Саахов – это сниженный Сталин, и что Гайдай снял антисталинскую картину.

Иван Грозный у Гайдая еще более пародийный по понятным причинам, но и более мирный, свой. Неслучайно он так проникается Высоцким, который в 1973 году все же оставался полулегальным. При этом весь антисоветский пафос переносится на двойника царя – управдома Буншу, который местами смешон у Булгакова и при всей комичности страшноват у Гайдая.

Ему было необходимо снижать персонажа. А как снизить Гоголя или Лассила? Ему были нужны советские обыватели, которые чтут уголовный кодекс, но мечтают, чтобы государство от них отстало. Как Семен Семенович Горбунков, который, конечно, свой долг выполняет, но мечтает, чтобы от него отстали не только злополучные контрабандисты, но и те, кому он помогает! Не считая того, что «Бриллиантовая рука» – это пародия на репертуар кинотеатров в целом. Например, сейчас мало кто считывает, что сцена соблазнения идет по лекалам невероятно популярных тогда арабских фильмов. Египетских, если точнее. Даже не индийских.

Видение как прием – тоже общее место для кино конца 1960‐х. Рязанов будет его уже откровенно высмеивать в «Стариках-разбойниках», тогда как вполне всерьез оно попадается даже в таком неожиданном фильме, как «Три тополя на Плющихе». Фраза «Бриллиант почти не виден »– это лежащая на поверхности отсылка к шпионской трилогии «Сатурн почти не виден»[441]. И это невинные подмигивания. В общем, незаинтересованные, щедро рассыпанные по фильму, где все захвачены стихией игры.

В лучших фильмах Гайдая 1960‐х очень бросаются в глаза пародийные отсылки к нарративу войны – и в «Псе Барбосе», где после взрыва динамитной шашки идет комическое снижение траура по погибшему товарищу, и в «Шурике на стройке», где строительный инструментарий отсылает к военному, отбойный молоток строчит, как пулемет, а гусеничный трактор озвучен, как танк, утюжащий окоп, как в какой-нибудь «Балладе о солдате». Причем, насколько я понимаю, это не вызывало тогда ни у зрителей, ни даже у принимающих инстанций пафосного возмущения тем, что какие-то святыни попраны, что постоянно и всюду происходит сейчас…