Человек сидящий

Но он был умен. Он пытался придать лицу выражение смирения, но получалось — просительное, что близко, но не то. Бегающие глазки иногда останавливались, в них свозило что-то из высокого, оттуда, где люди, решающие судьбы, и духовники, дающие им советы.

Показное юродство его поразительно сочеталось с умением устроиться в любом месте. Был ли это мусульманский отряд либо нерабочий, где по разным причинам не работал никто, он везде катился обвисшим колобком позади всех, опираясь на тросточку, кивал и заискивающе улыбался каждому, кого видел, и несчастным не выглядел.

Падре исправно ходил в тюремную церковь, но помогать в утомительных храмовых службах он мягко отказался и сидел (ему позволялось) на скамеечке, опершись двумя ладонями на трость и положив на них подбородок. Лицо его в эти часы было спокойно, он был дома, во всяком случае там, где знал все. Изредка он с прищуром смотрел на провинциального священника, пытавшегося проповедовать и повторявшего избитые евангельские истории. А священник, что служил в небольшом поселке и приходил в зону на окормление страждущих в неволе, смотрел на него, как смотрит продольный вертух на конвоируемого им генерала ФСИН, — тут и торжество, ведь генерала ведет, и страх, ведь генералы имеют друзей-генералов, которые на свободе, да и сами к свободе ближе, чем конвоируемые негенералы.

Но иногда во время службы Падре, на которого обычно никто не обращал внимания, вставал. Всегда на одном и том же месте.

— Да воскреснет Бог, — запевал он баритоном, он явно любил эту молитву.

Профессионально поставленный голос мастера. Он не был в это время в арестантской церквушке, он вещал с амвона кафедрального собора, он поднимал к себе лица. Допев, он снова садился, но не клал подбородок на ладони. Смотрел прямо и уверенно. Ни страха, ни заискивания в его лице не было.

Это и был тот самый, обласканный правителями и уверенный жрец из высоких сфер, которому не каждый достоин шептать о своих грехах, совсем не каждый. И слухи о богатствах и влиянии тогда казались не слухами. И тюрьма его казалась временной опалой, что непременно сменится на милость.

Потом он снова клал подбородок на скрещенные ладони, опертые на трость, и молчал. Становился обычным.

Священник переламывал паузу, он не мог привыкнуть к такому и продолжал службу.

Падре уходил.

Когда он освобождался условно-досрочно, против не выступили ни прокурор, ни высокие потерпевшие. Может, закончилась опала, а может, о нем просто забыли.

Он не остался в памяти ни злым, ни добрым, он юродствовал притворно, но страдал по-настоящему и так прожил свои арестантские годы. Освободился и пошел неизвестно куда, но наверняка туда, куда никогда не попадет никто из тех, кто его жалел или презирал в тюрьме.

Лишь одно точно — ему не было легче, чем другим.

Зона с каждого забирает сполна.

Палка-воспиталка

Максуд всегда считал себя умным и порядочным, не скрывал этого, но с ним не соглашались и полагали его бесполезной дрянью, что было правдой. Он немного прихватил из школьного образования и мог с минимумом ошибок написать рапорт на отпуск, что оказалось вполне достаточным для службы в колонии. Инспектор отдела безопасности. Инспектор. Он любил это слово.

Маленький, с подпрыгивающей походкой и глазами навыкате, он был ненавидим всеми арестантами. Безопасник — должность сомнительная. Выполнять план по наказаниям зэков, рыскать по баракам в поисках добычи: уснувшего сидельца, замотанного многосуточной работой, бедолаги, что вынес кусок хлеба из столовой, чтобы съесть потом с чаем, оставленную в тумбочке бритву или завешенную полотенцем прикроватную бирку — все это для людей дрянных. Но Максуд сомнениями не терзался и без колебаний согласился бы повторить свою жизнь.

Зона, где он пребывал сутки через трое, предназначалась для бывших сотрудников, режим общий, люди стремились освободиться условно-досрочно и сопротивления не оказывали. Безропотно просили пожалеть на первый (второй, третий) раз, приносили сигареты и конфеты из скудных запасов, и Максуд иногда прощал. Чувствовал он себя при этом важным человеком, нужным.

— Ну идите, вопросов к вам больше нет, — пытаясь быть вальяжным и оттого заикаясь, говорил он, и зэк семенил.

Обращался он ко всем исключительно на «вы». Облегчения это никому не приносило.

Зона не существует без сильных людей.

Гарик был сильным. Мент старой закалки, он относился к тем, кто не боится никого. Их было трое в зоне, ментов из одного городка, которые держали там, на воле, порядок, как они его видели. Статьи у них были тяжкие, с трупами тех, кто бандитствовал и с их порядком не считался. Времена стояли суровые, 90-е годы, правых и виноватых не найти. Долго они просидели на централах, суд наконец разродился приговором, все через какое-то время собрались со строгих зон в одной, где и рыскал безопасник Максуд. Втроем они держались жестко, и прогнуть их не сумел никто.