Человек сидящий

Вообще, все это сомнительно, и, когда приезжают проверки — а это бывает часто, и все они внезапные, но готовимся мы к ним за неделю, — зэки не водят зэков, тогда вообще никто никого никуда не водит, проверяющим должно быть умилительно.

И они умиляются.

Когда они выходят за периметр и идут по своим важным делам, зэки идут по своим, движение начинается, толпы льются в ворота промзоны, цеха работают круглосуточно, сотни зэков работают официально, и сотни — рабы, но лучше быть рабом, чем сходить с ума в бараках, там тесно и душно, там можно сесть на кровать или, того хуже, уснуть, и тогда — ШИЗО.

В бараке время стоит, а на промке можно занять себя, пусть труд примитивен и не приносит ничего, он убивает время, а времени в зоне не жаль никому.

Идти мне недалеко, но я встаю чуть раньше, чем надо, и выхожу из барака. Моросит дождь, здесь это обычно, ранняя осень, на асфальте лежат листья, они мокрые и не такие, как дома, их не хочется взять и посмотреть на их прожилки, их хочется похоронить. Вонь ли химии, что за забором, тому виной или то, что деревья всю свою жизнь растут в месте, противном природе, листья на них загодя покрываются ржавчиной и падают уже мертвые.

Утром арестанты начнут выметать их, а листья будут падать, их снова будут мести, этот процесс непрерывен, потому как, если хозяин выйдет в зону, а на асфальте будут листья, ему будет огорчительно, а зэкам будет придумано наказание, тут спектр вековой — от многочасового стояния на улице под дождем до внезапного тотального шмона, это умеют.

А пока я просто медленно иду по листьям, смотрю на небо, местами видны звезды. Сейчас можно спокойно покурить, но я не научился, я просто встаю у курилки. Пять минут.

Зимой вместо листьев будет падать снег, уже скоро, его тоже нужно собирать постоянно и вывозить на промзону на огромных телегах, на тракторных прицепах, «хаммерах» — так их называют, они тяжелые, и толкают их десятки зэков. Для снега есть снеготопка, летом там сжигают всякий мусор, а зимой топят снег.

Раньше в отряде жил кот, серый, матерый и битый. Я выносил ему что-нибудь из того, что было, он аккуратно и неторопливо ел, он тоже любил ночь, был старым и не боялся никого.

Коты и кошки прежде были во многих отрядах — именные, с заботливо, а порой умело сделанными медальонами. Их не трогали, они свои, они на пожизненном.

Животные, а особенно медальоны на них, не по правилам распорядка, и недавно приезжему проверяющему это не понравилось. Можешь сделать медальон, сможешь и заточку. Котов, кого смогли, поймали и сожгли в снеготопке. Проверяющий должен быть доволен.

Злодейство без причины — вещь привычная в этих местах, и сейчас стали появляться новые котята, они растут, тоже на пожизненных сроках.

Я иду вдоль бараков, где спят, вдоль столовой, где пекут хлеб, но пахнет оттуда помоями, вдоль штаба — длинного здания администрации, где днем решаются судьбы бедолаг. Окна темные, светло лишь в дежурке, но мне туда не надо.

Путь занял минуты, и минуты занимал такой путь по мокрому асфальту до машины в той, другой жизни, когда я куда-то уезжал, мне зачем-то надо было в нелепые командировки, теперь я понимаю, что не надо было никуда нестись, это все неважно, а надо было выходить из дома и смотреть на небо, брать в руки упавшие листья и разглядывать их прожилки.

Надо было узнать, где Альфа Центавра, и разглядеть Алькор у Мицара, или не разглядеть, это тоже не важно, важно было смотреть.

А теперь я смотрю сквозь решетку ворот промки и вижу своих уставших парней, которые снова отбыли смену, отработав неизвестно на кого, они бесправны, они промокли, пока их проверяли перед выходом с промки; они попросят открыть пищевку, чтобы попить чая и согреться, это не приветствуется ночью, но я открою.

Все идем в тишине, все думаем о своем, это минуты покоя, все ими дорожат.

Навстречу, когда мы открываем дверь, из барака выходит белый котенок.

Отделение

Зона для бывших сотрудников не в компетенции блатных. Скорее, такие зоны им неинтересны. Странно было бы, если бы в такой колонии был смотрящий[19] от воров.

При этом настоящих оперов, следователей, прокуроров и судей в зоне не более двадцати процентов, а остальные — мужики, когда-то отслужившие срочную службу во внутренних и пограничных войсках и никогда не помышлявшие о службе в органах.

Однако в общем понимании здесь — менты.

Тем не менее блатные понятия, как и в любой колонии, и для этих арестантов — основной свод правил. Иначе нельзя. Когда царские правила слишком сложны и запутанны и меняются непредсказуемо, когда люди государевы взращены на лжи, ложью живут и жизнь мужика не ставят в грош, мужик идет за законами к лихому люду. Идут за пониманием. За понятиями.

Туда же идут и менты.

Сегодня странный день. Мне, как завхозу, надо принять решение — отделять или не отделять. С сегодняшним этапом мне в отряд с карантина приводят мужика пятидесяти лет. У него статья 134 — педофил. Люди в отряде уже знают это — всех пряников опрашивают сразу. Люди ждут.