Человек-тело

Я стала называть его в третьем лице — это он так думал. Я говорила:

— Как себя чувствует мой любимый?

Или:

— Мой ненасытный сегодня классно кончил?

Он-то думал, что я говорю о нем самом, ему же. Но я говорила совсем о другом человеке и думала в этот момент только о нем. Правда, в своих записях он порой перевирал. Например, когда мы отметили очередной месячник нашей «свадьбы», обожравшись чаем с сухарями, грамотно поупражнялись в кровати и легли на боковую, я как раз так и сказала ему, имея в виду другого, на самом деле любимого мною муччину:

— Писатель мой любимый или нет, хороший или не очень, пусть он даже гений, но для меня он все же прежде всего человек, муччина.

Старый дурачок быстро усвоил мою игру и тоже стал говорить о себе, будто бы о нем. Так он и сказал:

— Но ведь ты полюбила его поначалу именно как писателя, разве не так? Между прочим, в нашей среде, среди выпускников Литинститута, было принято любить и ненавидеть друг друга именно за тексты.

— Да, — сказала я. — Тогда это было так. Но теперь у меня есть его губы, его глаза и ладони, его кукух… — при этих словах я поочередно потрогала его дряхлые прелести.

Вообще, и вправду прелести. Я не могу сказать, что мне не нравился этот кукух, как он его называл.

— Главный наш вопрос был вот какой: а что он пишет? И если какой-то подонок, ублюдок, избивающий мужчин и предающий женщин, писал прекрасные, лучистые стихи, то все поступки ему просто-навсего[10] прощались.

— Ну, можно понять, — сказала я. — Наверное, то, что человек пишет, это и есть его душа… — (Нет у тебя никакой души, ублюдок.) Я очень люблю своего муччину. Он невероятно хороший. Он и сам не понимает, какой он хороший. Думает, бедняга, что плохой.

— Нет, милая. Он очень плохой. Чрезвычайно плохой человек.

Я побледнела. Я возмутилась изрядно. Получалось, что он Беса оскорбляет.

— Не говори так о моем любимом! — с гневом воскликнула я, а он, конечно, принял это на свой счет и, ткнув себя пальцем в волосатую грудь, сказал:

— Он потому и перестал общаться с людьми, чтобы не совершать с ними всяких гнусных поступков.

Меня не волнует, что ты там решил. Я сказала:

— Я все равно люблю его. Это ужасно, правда?

Он прицепился к моей поговорке и сделал какие-то совершенно чундучные выводы, что я не очень-то и прохавала. Ну да, я и впрямь говорю: «Это ужасно, правда», ну и что? А говорю я так потому, что так говорит девушка из моего любимого сериала. А этот сериал он тоже смотрел, со мной за компанию. Оттуда и взял, только и всего. Порой он ваще не помнит, что с ним происходит: ну, это когда «писатель» пьян.

Память его становится выборочной. Он не помнит, о чем говорил, о чем говорила я, но очень хорошо помнит физиологию. Вот, например, когда я притворялась, что не кончаю, что было в нашей с ним жизни самым трудным… Ведь девочка, которой сломали целку, а я это хорошо знаю и на собственном опыте, и из клиторатуры, несколько первых раз не врубается в этот кайф. Да еще моя физиология, личное мое устройство… Когда рядом со мной муччина — не важно какой он — красивый или не очень, молодой или пожилой — я внутри себя вся дрожу. Когда муччина прикасается ко мне, например — случайно, в транспорте, у меня промокают трусики и я чувствую, как набухают мои соски.

[На полях. «Сучка, кошка. Впрочем, не я ли тебя научил? Муччина, муччина… От слова мучить, что ли, коверкаешь?»]

Когда я первый раз трахнула моего старика и должна была сыграть целку, я тогда еле сдержалась, чтобы не закричать от наслаждения. Это тяжело, потому что у меня полностью сносит крышу в интиме.

Во второй раз я лишь коротко и тонко скрикнула, на что мой жених отреагировал восторгом:

— Ого, девочка моя! Если в таком темпе пойдет и дальше…

Оно, разумеется, пошло. На третий раз я уже стонала во всю, все же сдерживаясь, чтобы не улететь полностью, а потом и вовсе раскрепостилась. Я ведь, когда кончаю, почти всегда по чуть-чуть обоссываюсь, а порой из меня и фонтан говна может неуправляемо попереть. Ну, это если через жопку кончаю.

Хорошо понимая, что мне придется прожить с этим человеком несколько месяцев (к решающему этапу плана мы приступили только через полгода, как постановил Бес, для нашей с ним безопасности) я принялась лепить из «писателя» некое подобие человека, будто творить его по образу и подобию.

Я нашла в инете дорогую, но эффективную диету, и с поцелуйчиками подсунула моему мужчине. Он отнесся к этому очень серьезно и взялся худеть с большим энтузиазмом. Килограммы летели с него, как листья с куста, он таял, словно снеговик весной.

— Правильно, молодец, очень хорошо, — приговаривала я, похлопывая его по животу, а сама мысленно добавляла: а то ведь гробик не закроется, правда?

Поначалу в его животе, если свернувшись, могла поместиться целая я, но уже через месяц диеты домик стал изрядно тесен, и чтобы там жить, мне бы пришлось обратиться обратно в зародыш.