Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

Еще в 46 году диктаторские полномочия Цезаря были продлены на очередные десять лет, превратившись тем самым, фактически, в пожизненные. В должности диктатора Гай Юлий был обязан «обустроить государство», или, по-латыни — «rеs publicaе cоnstituеndaе». «Потомок Венеры» не постеснялся открыто высказать свои вызвавшие недовольство в кругах консервативного нобилитета взгляды о государстве, или о республике, которую «в силу занимаемой должности» был призван «обустроить», заявляя, что «республика — ничто, пустое имя без тела и облика»; «Сулла не знал и азов (политической жизни — В. А), если отказался от диктаторской власти»; «с ним, Цезарем, люди должны разговаривать осторожнее (чем даже с самим Суллой! — В. А.) и слова его считать законом» (как утверждает, например, Саллюстий, ссылаясь на Тита Ампия).

Для людей вроде Цицерона подобные высказывания были как острый нож. Ведь почести, которых по его, Цицерона, инициативе, были назначены сенатом Цезарю, если верить Плутарху, «еще оставались в пределах человеческого величия», в то время как иные подхалимы в латиклавах и черных кальцеях наперебой (и, может быть, сознательно, в провокационных целях) предлагали чрезмерные почести, неуместность которых привела к тому, что Цезарь сделался неприятен и ненавистен даже самым благонамеренным людям. Поэтому Марк Туллий и не упустил возможности предложить обществу свою собственную, достаточно компактную, программу морально-этических и политических реформ (видимо, ожидая, что она кому-то будет интересна).

В конце концов, «Отец Отечества» был не совсем уж новичком на данном поприще. Еще несколькими годами ранее он написал пару трудов о римской «мировой» державе и, не без оснований, полагал, что Цезарь их прочел. В книге «О государстве», апеллировавшей к политико-гражданской совести квиритов в наставшие тяжелые времена, дополненной позднее сочинением «О законах», Цицерон разработал развернутую общегосударственную концепцию. Предприняв попытку показать, как можно заново обустроить переживающую в его время очевидный упадок республику, путем ретроспективного анализа истории превращения Рима из небольшого города в великую державу.

Согласно Цицерону, выходцу из «всаднического» сословия, достигшему, в ходе своего социального восхождения и «служебного роста», консульского звания, добравшемуся до самой вершины иерархии чинов олигархической республики, ауспиции (иными словами — истолкование знамений в духе праотеческой религии) и сенат (иными словами — центральный институт олигархического строя) представляли собой две главные, важнейшие основы римского государства. На вопрос о наилучшем («самом умеренном») состоянии «общего дела», то есть, выражаясь современным языком — об оптимальном государственном устройстве, или строе, Марк Туллий давал следующий ответ: «…что может быть прекраснее положения, когда государством правит доблесть; когда тот, кто повелевает другими, сам не находится в рабстве ни у одной из страстей, когда он проникся всем тем, к чему приучает и зовет граждан, и не навязывает народу законов, каким не станет подчиняться сам, но свою собственную жизнь представляет своим согражданам как закон? И если бы такой человек один мог в достаточной степени достигнуть всего, то не было бы надобности в большом числе правителей; конечно, если бы все сообща были в состоянии видеть наилучшее и быть согласными насчет него, то никто не стремился бы иметь выборных правителей. Но именно трудность принятия решений и привела к переходу власти от царя к большому числу людей, а заблуждения и безрассудство народа — к ее переходу от толпы к немногим. Именно при таких условиях, между слабостью сил одного человека и безрассудством многих, оптиматы и заняли среднее положение, являющееся самой умеренной формой правления (курсив здесь и далее наш — В. А.). Когда они управляют государством, то, естественно, народы благоденствуют, будучи свободны от всяких забот и раздумий и поручив попечение о своем покое другим, которые должны о нем заботиться и не давать народу повода думать, что первенствующие равнодушны к его интересам. Ибо равноправие, к которому так привязаны свободные народы, не может соблюдаться (ведь народы, хотя они и свободны и на них нет пут, облекают многими полномочиями большей частью многих людей, и в их среде происходит значительный отбор, касающийся и самих людей, и их общественного положения), и это так называемое равенство в высшей степени несправедливо. И действительно, когда людям, занимающим высшее, и людям, занимающим низшее положение, — а они неминуемо бывают среди каждого народа — оказывается одинаковый почет, то само равенство в высшей степени несправедливо; в государствах, управляемых наилучшими людьми, этого произойти не может» («О государстве»).